Наконец мы заблудились. Гашпер гонял по улицам, ему все время казалось, что он уже узнает дорогу и что наши дешевые и вместе с тем хорошие отели находятся где-то рядом, вот-вот — и мы в них вселимся; постепенно он начал нервничать, резко бить по тормозам на светофорах и спрашивать дорогу у всех, кого только можно было встретить в этот темный дождливый вечер на берлинских тротуарах, пару раз даже останавливался возле шлюх, которые стояли на каждом перекрестке в белых чулках, кожаной амуниции и высоких гренадерских сапогах, держа в руках большие зонтики. Шлюхи сначала воспринимали вопрос Гашпера об отеле как намек, но, заметив рядом с нами Сильви, испуганно улыбавшуюся им из салона, начинали энергично ругаться на хорошем немецком с ощутимыми, тем не менее, славянскими интонациями. Наконец, на какой-то попытке уже около восьми вечера, Гашперу его затея удалась, и мы выгрузились возле подозрительного серого дома, на котором вправду было написано «пансионат».

На рецепции сидит чувак с серьгами в обоих ушах, говорит по-сербски и смотрит футбол. Гашпер как земляк быстро с ним сторговывается, отель действительно дешевый, мы отдаем бабки, но коридорный не хочет нас отпускать, он откровенно томится от скуки, и мы для него не больше не меньше как братья-славяне, хотя в этом городе он мог бы найти себе пару сотен тысяч таких родичей, начиная с уличных шлюх, хотя на шлюх у него денег, наверное, нет, поскольку отель действительно дешевый, особенно не заработаешь. Мы садимся на свои сумки и начинаем смотреть футбол, играет Мюнхен с Манчестером, «ты за кого?» — спрашиваю я его, «а мне насрать, — говорит коридорный, — я просто спорт люблю», и тут же достает из-под ящика большой, туго забитый джойнт и предлагает нам, ну а мы и не отказываемся. Заканчивается первый тайм.

…Я склоняюсь над рукомойником и сую голову под струи холодной воды. На какой-то миг мне становится лучше, а потом снова прихватывает колотун и голова начинает болеть сначала слева направо, потом наоборот, и так все время. Телевизор включен на эмтиви, порноканалов в этом отеле, разумеется, нет, какие могут быть порноканалы с такими коридорными; в комнате стоят две кровати, на них лежат два комплекта постельного белья, на двух ночных столиках лежат два Новых Завета в кожаных обложках, общая пропорциональность лишь усиливает приступы дурноты, хотя допускаю, что это может быть просто от пива. Или от эмтиви.

Мне нравятся города в первые несколько часов моего в них пребывания. Тогда они еще скрывают множество неожиданностей и представление о них чистое, как гостиничное белье или ксероксная бумага, — за каждым углом может начаться что угодно, и именно это что угодно гораздо важнее и привлекательнее, чем все твои топографические знания. Вот и Берлин влюбляет в себя с первого взгляда, здоровенный и заполненный новостройками; так, наверное, выглядел Вавилон до того, как там начали строить всякие сомнительные башни. Я уже видел шлюх, я видел обкуренного коридорного, я даже успел поздороваться с несколькими турками, тоже, кажется, чем-то накачанными, хотя, может, это у них ментальное. В целом Берлин производит совсем неплохое впечатление. Интересно, есть ли здесь немцы?

Сильви, как наиболее вменяемая из нас троих, успевает найти на рецепции программку фестиваля современной музыки, который вот-вот закончится, и заявляет, что мы просто должны ехать прямо сейчас — мы еще успеваем — на заключительный концерт французского оркестра, одного из лучших в своей области, то есть, по ее словам, выходит, что если бы атональная музыка делилась на лучшую и худшую, то этот оркестр был бы чемпионом, так что выбора у нас нет, надо ехать. Гашпер успевает переодеть рубашку, я успеваю поклацать пультом — порноканалов нет, — и мы снова забираемся в машину. На поворотах по полу перекатываются пустые банки из-под пива и шуршат на сквозняке путеводители. По Берлину, очевидно, можно ездить несколько дней подряд и пейзаж не будет казаться знакомым. Город так щедро заполнен строительными лесами, что можно представить, как местное население каждое утро выходит из своих домов и изумленно не узнает пейзажа, который успел измениться буквально за одну ночь. Берлин напоминает юное лицо мужского пола, некоего пэтэушника, который недавно начал курить и мастурбировать, от чего его голос испытывает ежедневные трансформации (от курения, имеется в виду), да и вообще он каждый день вытягивается на дополнительный миллиметр, вырастая из заношенной школьной формы. Я люблю города, в которых много строят. В них есть работа для всех. Даже для турок.

В буфете концертного зала алкоголь ощутимо дороже, к тому же образовывается очередь, состоящая, очевидно, из меломанов. Все же мы успеваем пропустить по пиву и, реагируя на энергичные призывы Сильви, идем искать свои места. Публика не предвещает ничего хорошего. Сцена находится внизу, посреди зала, с потолка к ней свисает несколько десятков микрофонов, как душевые краны в общей бане; Сильви говорит, что здесь очень хорошая акустика, один из лучших залов в Европе, именно здесь и надо слушать атональную музыку. И новый джаз — прибавляю я, и Сильви соглашается.

Медленно стали выходить музыканты. Кто-то в джинсах, кто-то в свитере; в спортивных костюмах не было никого, и на том спасибо. Последней вышла дирижер. Женщина. Это был хороший признак. Впереди предполагался антракт, но до этого надо было выслушать минут сорок забойного атонального саунда, Сильви действительно ориентировалась в такой музыке, она вся напряглась и выстукивала пальцами по невидимой клавиатуре. Ей проще — она пианистка. Но народ преимущественно парился, по правую сторону от меня мужик просто заснул, честное слово, во время атональных пауз его сопение рельефно проступало в общей тишине. Акустика все-таки.

Ночью мы снова оказываемся на дождливой улице. После концерта одна меломанка успевает предупредить нас, что на самом деле фестиваль еще не кончился, что последняя акция (она так и сказала — «акция») сейчас начинается в залах ожидания бывшего Гамбургского вокзала, которые теперь переделаны в большой культурный центр — захуячили туда кучу бабок, теперь забавляются там, как хотят, — поэтому, если мы настоящие меломаны, мы просто обязаны туда поехать, выбора у нас опять нет; сама она, к сожалению, поехать не может, так как у нее проблемы со сном и в это время она должна принимать снотворное — зачем-то рассказывает она, и впечатление складывается такое, что свое снотворное она уже приняла и этим не ограничилась. Вокзал находится там — показывает она рукой куда-то в дождь и машет нам на прощание той же рукой. Возможно, мы ей уже снимся.

Гашпер снова садится за руль и начинает отчаянно его выкручивать в поисках Гамбургского вокзала. Недалеко от Бранденбургских ворот, прямо под болотного цвета русским Т-34 стоит чувак с дипломатом. Гашпер притормаживает возле него и высовывается в окно. «Мен, — спрашивает, — не подскажешь, где здесь Гамбургский вокзал?» Чувак активизируется. «Вам надо завернуть за Рейхстаг, — отвечает, — проехать мимо парка, потом через мост и направо, там через две автобусных остановки надо наоборот, то есть налево, а там уже сложно, там я объяснить не могу». «Давай, поехали с нами, — предлагает Гашпер, — покажешь, а потом мы тебя привезем обратно». «Нет, не могу, — чувак прижимает к груди дипломат, — жду друга». «Он у тебя что — танкист?» — спрашивает Гашпер, видимо, чтобы поддержать разговор. Чувак озирается на размокшую дьявольскую бронемашину и счастливо смеется: «Нет, он инженер». «Супер!» — кричит Гашпер и оставляет чувака наедине с Т-34. Странный народ берлинские инженеры, думаю я, засыпая на заднем сиденье.

— Серж, вставай, — говорит мне Сильви.

— Где мы?

— На вокзале.

— На каком вокзале? — пугаюсь я.

— На Гамбургском.

— А который час?

— Первый. Пошли.