Лиза озорно подмигнула суженому, догадавшись о смятении его чувств.

Сергей Петрович невольно перешел на уважительный тон, как если бы обращался ко взрослому человеку, а может быть, и к старшему по званию:

— Михаил извини, не знаю, как по отчеству…

— Можно без отчества, — разрешил мутант без тени улыбки. — Вообще-то Иванович.

— Так вот, Михаил Иванович, у нас тут просьбишка образовалась, Лиза, наверное, говорила… Не сможешь ли помочь?

— Смотря в чем. Я ведь под надзором. Подписку давал.

— Миша не имеет права сделать ничего такого, — пояснила Лиза, — что принесет вред людям.

— Что вы, что вы! — майор энергично махнул рукой. — Напротив. Если удастся, мы спасем замечательного человека. Или даже троих.

Мальчик доскреб из вазочки остатки мороженого, поморщился — и вазочка сама собой отползла на другой конец стола. Сергей Петрович уже не удивился. Подумаешь, телекинез.

— Очень трудно определить, — мутант поднял на Сергея Петровича глаза, полные пронзительной сини, — что можно делать, а что нельзя. Хотите спасти кого-то, а на самом деле его губите. И наоборот. Самая правильная позиция, когда речь идет о человеческой судьбе, — это не вмешиваться.

Майор поспешно разлил шампанское, Лиза раскраснелась от удовольствия.

— Думаю, Мишенька, ты не совсем прав. Наш случай особенный. Мы сами просим помощи, разве это не меняет дела?

Мальчик глубокомысленно пожевал перемазанными в мороженом губами. Теперь ему можно было дать и двадцать, и тридцать лет. Более того, майору показалось, что в его глазах, устремленных на Королькову, мелькнул чисто мужской интерес.

— Да, пожалуй, меняет, — согласился он. — Все же корректировка должна быть предельно щадящей. Почти невозможно предвидеть отдаленные результаты психовмешательства.

Может быть, я сплю, подумал о себе майор. Вслух спросил:

— Михаил Иванович, вы уверены, что управитесь за один сеанс?

Мутант перевел на него внимательный взгляд, по-прежнему ярко-синий, без опасной желтизны.

— Не беспокойтесь, Сергей Петрович. Уверен абсолютно. Как и в том, что вы сегодня торопились и надели майку наизнанку. — Он взглянул на изящные часики, небрежно болтавшиеся на тонком запястье. — Извините, господа, мне пора. Режим есть режим. Лиза, вы проводите меня до машины?

Оторопев, майор наблюдал, как они идут к выходу из кафе: высокая, стройная женщина в бледно-сером джинсовом костюме и худенький мальчик, как тростинка, с узкой спиной и длинными ногами. Когда парочка скрылась (Лиза не оглянулась), залпом осушил бокал шампанского и сунул в рот сигарету.

Лиза вернулась, победительно улыбаясь.

— Что это было? — натужно спросил майор.

Лиза чокнулась с бутылкой, глаза ее блестели точно так же, как шампанское.

— Сережа, он такой одинокий. У меня сердце разрывается.

— У него есть родители?

— Есть или нет — какая разница? Миша в этом мире один. Навсегда один. Понимаешь, какой это ужас?

Майор попытался представить, но не смог. Поднял бокал.

— За наших будущих детей, Лизавета.

— Пожалуйста, не будь таким циником, — попросила богиня спецназа.

Дарья Тимофеевна Меченок, входившая в группу «Варан», пользовалась у Санина особым доверием, с ней можно было поговорить о личном, о сокровенном, о чем больше не скажешь никому. Единственная женщина в группе, неизвестно почему променявшая бабью судьбу на суровую участь бойца, она сохранила в себе трогательную нежность ко всему сущему. Ее, сорокалетнюю, мужчины, даже те, кто старше, все как один называли «мамочкой», и это звучало так же естественно, как назвать ветер ветром, а воду — рекой. Когда она выслушивала очередную исповедь, ее лицо приобретало унылое выражение матери всех скорбей, но в зеленоватых глазах неизменно вспыхивали искорки добродушного смеха. Сказать, что ее любили, значит ничего не сказать. Бойцы «Варана», в большинстве своем, конечно, сознающие, что ведут безумную, грешную жизнь, за которую рано или поздно придется отчитываться, видели в ее чертах чуть ли не Божий образ, внушавший надежду на помилование. Дарья Тимофеевна приняла на свои худенькие плечи эту, казалось бы, ненужную ей сверхнагрузку и несла ее с неброским достоинством.

Так случилось, что вдвоем с полковником они сидели в номере гостиницы в городе Н. и ожидали двенадцати часов ночи, чтобы отправиться в казино «Лас-Вегас», где им предстояла довольно рискованная работа. Оба были в вечерних нарядах: полковник — в добротном английском костюме, белоснежной рубашке и с бутоньеркой в петлице; Дарья Тимофеевна — в ослепительном, изумрудного цвета, с блестками и переливами длинном платье, наглухо застегнутом на шее алмазной брошью и с абсолютно, до самых ягодиц открытой спиной. Высокая прическа со сброшенной на левое ухо светлой прядью, искусный макияж, подведенные к вискам глаза, отливавшие малахитом, пренебрежительная гримаска, которую она удерживала на лице уже более часа, превратили ее в холодную светскую львицу из тех, кто небрежно швыряет на зеленое сукно тысячедолларовые фишки и мужчинами вертит, как хочет. В городе Н. таких, возможно, еще не видали, да и в Москве их встретишь нечасто. Судя по мексиканским сериалам, такие холеные хищницы водятся исключительно в аристократических салонах свободного мира.

— Что тебя беспокоит, Санин? — мягко спросила Дарья Тимофеевна, прикоснувшись к его руке изящными длинными пальцами с накладными ногтями. — Не хочешь — не говори, но я же вижу, ты уже месяц как сам не свой.

— Видишь? — удивился Санин.

— Не только я, все ребята переживают.

— Этого еще не хватало! — Санин хотел возмутиться, но это ему не удалось. Привычному перед операцией размягчению способствовало ровное скворчание кондиционера, фарфоровые чашечки с кофе на столе, горький привкус сигареты (две штуки, не больше) и главное, конечно, присутствие безупречной Дарьи Тимофеевны.

И все же неистовая Светик Кузнечик торчала в башке, как гвоздь. Она теперь была с ним безотлучно, даже если ее не было рядом. Ее способность к выслеживанию казалась фантастической, и он больше не делал попыток от нее освободиться. Не далее как сегодня утром, отправляясь на вокзал, полковник переступил через нее, спавшую на коврике у входной двери, хотя мог поклясться, что с вечера ее не было в квартире. Это уже походило на легкое умопомешательство.

Их отношения продвинулись далеко. Еще дважды девушка пыталась его укокошить (один раз ножом, второй раз бросила в чай какой-то розовый шарик с ядом), но кроме этого между ними случилась и любовь, тоже несколько раз. От убийства к любви шебутная девица переходила так же легко, как пьяница запивает спирт водой, чтобы пуще разобрало. Соитие с ней напоминало уличную драку, в нем присутствовала какая-то ярость. Светик, отдаваясь, визжала и стонала, будто недодавленный машиной пес на дороге, исцарапала ему спину до крови, укусила в живот, но Санин входил в нее мощно, как делал всегда, ломая притворное сопротивление, — и вздрагивал, натыкаясь на ненавидящий, черный, ассирийский блеск обезумевших глаз.

После первого раза спросил:

— Теперь довольна, девочка? Оставишь в покое?

— Все равно тебе не жить, — ответила бандитка, слизнув с пальцев кровь.

Санина огорчило ее непонятное упорство.

— Света, забудь об этом. Смотри, вот ты подлила яду, но я же живой.

— Значит, доза маловата для такого кабана. Придумаю что-нибудь еще.

— Не в дозе дело. Просто я тебе не по зубам, неужели трудно понять?

— Ты обычный мент, который возомнил себя сверхчеловеком. Я тебя все равно урою.

— Уже урыла, — признался Санин. — Не знаю, что с тобой делать.

— Ага! — воскликнула Светик, бешено сверкнув очами. — Понял, наконец?

Он придумывал разные варианты: встретиться с ее отцом, показать хорошему психиатру, — но все это было нелепо. Ее батяня, скорее всего, давным-давно не имел никакого влияния на сбрендившую дочурку и находился в еще более затруднительном положении, чем полковник, если учесть общественный статус Преснякова; а психиатр и подавно ей не поможет. Лечить надо не Светика, а страну, в которой ей повезло родиться. Постепенно возник еще один нюанс, с которым он вообще не знал, как сообразоваться. Чем упрямее Светик его ненавидела, тем нужнее ему становилась. Если он несколько часов подряд не слышал ее злобного шипения, то начинал испытывать беспокойство, вроде того, какое испытывает хозяин, забывший, уходя из дома, запереть дверь. Непонятная скука терзала его душу. Как-то стоял возле табачного ларька, покупал сигареты, и мимо прошла девушка, похожая на Светика. Он увидел ее со спины, рванулся, догнал и, убедившись, что обознался, ощутил диковинное замирание сердца, как, наверное, перед инфарктом.