— Что вы хотите знать? — пролепетал он. — Простите меня… — и приложился губами к какому-то горячему травяному отвару в глиняной пиале с глазурью, изукрашенной «павлиньими глазами».
— Вы больны? — поинтересовался я.
Он вымученно шевельнул скривившимися губами.
— Нет. Не думаю… — и бросил на меня тоскливый взгляд. Его лицо, бледное и одновременно красноватое в живой от сполохов тьме, лоснилось потом. Меховая опушка то нервно опадала от дыхания, то тут же встопорщивалась дыбом.
Что-то зашевелилось, поскуливая — маленькая лохматая собачка, пробравшаяся ему на колени из глубин кресла, укрытых складками плаща. Заблестели три черных пуговки — нос и глаза.
— Я хочу знать все. Что здесь случилось. Когда все началось. Что вы обо всем этом думаете. Где, по-вашему, тот, кто всем этим заправляет.
Он обрушил на меня горы сбивчивой и ненужной информации. Что ж, так и должно было быть… Но для полноты картины следовало выслушать все это, вкупе с догадками о делах соседей, грядущем апокалипсисе и подорожании пшеницы. Иначе как узнать, как все это выглядело со стороны. Главное, я узнал, когда все это началось. Два дня назад. То есть, только в тот день, когда в Париж уже пришло донесение о произошедшем. Значит, известие или, может быть, было лучше назвать его приглашением, послал сам Линн. Опять же, как мы и думали. Но даже если это приманка, он не мог позволить себе подготовить ее только наполовину, даже для него это было бы слишком большим распылением энергии. Труа был захвачен по-настоящему, и то же постепенно будет происходить со всеми городами, одним за другим. О Париже, впрочем, пока беспокоиться всерьез не стоило. Это слишком явная цель. Раз не удалось взять ее с первого же раза, теперь до нее дойдет нескоро. А вот перемещаться неуловимо и дразняще то в один город, то в другой, быть повсюду и нигде — это хорошая игра. Что ж, всерьез гоняться мы за ним не будем. Если повезет — увидимся в Труа. Если не повезет — он все равно не удержится от соблазна подойти ближе.
— Что же нам теперь делать? — Меховая опушка дрожала, вместе с украшенной пуговками мордочкой. — Почему вас так мало? Войска подойдут, чтобы защитить нас? Они уже близко?..
— Близко. Но если они подойдут вплотную, мало у кого в городе останется шанс уцелеть если не телом, то разумом. Нужно найти другой выход.
— Другой выход?!.. Какой же другой выход?.. И скажите!.. Скажите!.. — он словно бы споткнулся рукавами за собственную собачку, не то вцепился бы в возбуждении в меня обеими руками. — Это все правда? Они забирают души? И ад существует?!..
Я невольно рассмеялся. Надеюсь, это прозвучало успокаивающе в этом пропитанном ужасом доме.
— В одном вы можете быть спокойны. На самом деле они забирают не души, а только разум.
— Боже мой… — простонал человечек в плаще с теплой меховой опушкой. И я вдруг спохватился, что мысленно стал считать и его глаза просто блестящими пуговками. — О господи!.. — он всплеснул руками, утер рукавом пот с лица и, порозовев уже не только от огненных бликов, воспрянув, вцепился в стоящий на столе графин с вином. — Хорошо-то как! Хоть так, хоть так!..
В городе не наблюдалось никакого оживления. Хотя мой отряд прошел совсем близко. Хранители просто ждали. Должно быть, в случае наступления они бы все же непременно поднялись на бой, в качестве ответной реакции на раздражитель, сражались бы и отвлекали подошедшие войска до упора. Но без провокации действовать не собирались, как автомат с ненажатой кнопкой. Отсюда следовал вывод, что Линна тут и впрямь не было. Он предлагал побегать за ним, потратить живые и разумные силы, довести себя до отчаяния… Ничего. Как-нибудь обойдется.
— Иногда мне кажется, что ты очень страшный человек. — Фонтаж улыбнулся одними губами. А смотрел он немного в сторону — в своей обычной задумчивой манере. Это никогда не было признаком его несерьезности или неискренности.
— И это говорит человек, чья любимая поговорка: «Лучше сразу сжечь пару деревень, чем потом двадцать?» — усмехнулся я.
Фонтаж тихо фыркнул в ответ.
— Ты же знаешь, я не люблю людей.
— А кто их любит?
— Ты, например.
— Минутку, — я изумленно взглянул на него. — А кто это сказал тут только что про «страшного человека»?
— Может быть, ты их и не любишь, но ты их жалеешь.
— Да неужели? Но раз уж ты об этом говоришь, думаю, о тебе можно сказать то же самое.
Фонтаж забавно приподнял бесцветные брови, рука с чарочкой вина замерла в воздухе.
— Упаси Боже, надеюсь, что нет!
— Ого! — сказал я. — Почему же тогда меня Бог беречь не должен?
— Тебе это не очень-то нужно. Видишь ли, я людей не люблю в целом, а некоторых — очень даже. И мне этого достаточно. А ты их все-таки любишь, но это бывает так общо, что, в сущности, почти перестает иметь значение.
— Ты хочешь сказать, что от этого я равнодушен к людям в частности?
Фонтаж неуловимо кивнул.
— Есть такое. Даже если ты этого не замечаешь. Знаешь, тебя ведь и раньше в армии многие считали бессердечной сволочью. Нет, некоторых это даже восхищало, но так считали…
— Что ж, ладно, — я равнодушно пожал плечами.
— Вот Бюсси, к примеру…
— Согласен. Типичная бессердечная сволочь…
Фонтаж засмеялся.
— Да нет, он так думает о тебе.
— Отличная шутка, — фыркнул я. — Что ж, все относительно!
— Вот именно. Ты же не был, как будто, отъявленным мерзавцем, стало быть, тебе уже чуждо почти все человеческое. Непонятно, как с тобой иметь дело. Ты опасен. Ты можешь убить человека, не ненавидя его. Совсем. Спокойно. Не меняясь в лице. Просто потому, что так будет надо…
— Ну уж нет! — проговорил я пораженно.
— На самом деле, да. — Фонтаж нарисовал пальцем в воздухе рассеянную виньетку. — Но послушай, вот с какой точки зрения. Если он будет мешать тебе лично, он, может быть, уцелеет. Но если ты решишь, что он вредит многим, он может благополучно отправиться к праотцам, даже если тебе лично он не враг. У тебя в голове какие-то холодные счеты. Даже если вывести тебя из себя, ты срываешься не просто так, а с каким-то расчетом. Словом, ты мог бы быть страшным человеком. Но вот незадача, людей в целом ты любишь и просто так им не вредишь.
— Хоть на этом спасибо… Но ты ошибаешься. Иногда я еще как ненавижу, просто бывает, что это не бросается в глаза.
— В твоей ненависти все равно куда меньше личного, чем это обычно бывает, — отчего-то он был совершенно в этом уверен.
Я немного помолчал.
— И если пойти дальше, то, о чем ты говоришь, касается не только ненависти, так?
— Не только, — спокойно кивнул Этьен.
— И я холоден к тем, кто мне близок и небезразличен?
— Отчасти да.
Наверное, я разозлился. Но может быть, и в этом не было ничего личного?
— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь?
— Нет. — Он едва ли не впервые прямо и иронично посмотрел мне в глаза.
— Значит, просто ошибаешься. — Да какого дьявола он вообще об этом заговорил? О чем он?
— Видишь ли, почему я об этом заговорил. Раньше, наверное, не стал бы. Но в последнее время ты переменился. Все это было в тебе и раньше, но теперь… все стало глубже, и довольно резко. Как будто ты очень быстро… постарел, если можно так выразиться. Разумеется, не внешне, да и силы тебя не оставили. Ты стал относиться ко всему еще более отстраненно. Да, я понимаю, появилась новая цель, я не очень представляю какая, и почему это так тебя захватило, будто это какое-то личное дело, хотя, казалось бы, ничто не предвещало.
Я не стал спрашивать, к чему он клонит, просто допил вино. Через пару минут, о чем бы мы тут ни говорили, мы уберемся отсюда, чтобы заняться делом.
— Я знаю, что тебя это не обидит, потому что это правда. Но знаешь, на что это похоже?
— На что же?
Он вздохнул.
— На то, как если бы ты сам попробовал то зелье, о котором теперь все говорят, только на тебя оно подействовало иначе. — Он посмотрел на меня со сдержанным азартом и подозрением. — Я не прав? Именно так объясняется твоя странная сила и — несколько эксцентричные поступки?
