Мальчишку этого, Роберта Тэлберта, не держали в обычной камере. Рядом с кабинетом прокурора, дверь в дверь, размещались две комнаты свидетелей; в одной сидел он, а в соседней — надзиратель.
Прокурор велел ему подышать часик воздухом. Потом представил меня и фотографа и оставил нас одних.
Парень ничем особенно не отличался от многих своих сверстников. Он не был ошарашен или сильно испуган. Только какой-то налет безнадежного смирения: словно ничего хорошего произойти не может, хотя он вроде и вправе немножко на это надеяться.
Не припомню, чтобы в мои времена дети так выглядели. Надо думать, в наши дни в борьбе за существование мы теряем его смысл.
Он внимательно оглядел нас с фотографом и попытался даже улыбнуться. Такого рода улыбкой, что быстро может смениться угрюмой гримасой.
— Я д-думал, отправлюсь домой, — сказал он. — Они сказали, я пойду домой.
— Пойдешь, — подтвердил я. — Все будет в порядке, Боб. Но если не возражаешь, давай мы вначале немножко побеседуем. Понимаешь, ты не обязан, конечно, но мой главный редактор меня сожрет с потрохами, если я с тобой не поговорю.
— Ну... — Он поскреб пол ногой. — А о чем говорить-то? Все, что было, я уже рассказал.
— Но мне ты не рассказывал. Может, начнем, — сигаретку? — пока они тебя не увели.
Он взял сигарету, и мы присели. Он стал рассказывать без излишних понуканий. Я его гонял взад и вперед, останавливал на середине и заставлял начинать все с начала. Он ни разу не сбился, всякий раз повторяя одно и то же.
Он промочил ногу, перебираясь через ручей в каньоне. Пока обсыхал, появилась девочка. Они подурачились какое-то время, а потом это и случилось. Она обнаружила на одежде кровь и стала его обвинять. Он пытался заставить ее пообещать, что она ничего не расскажет своей матери. Та злилась, всячески изворачиваясь и довела его до белого каления. В конце концов он ее тряхнул хорошенько. Она пообещала, и он пошел...
— Погоди минутку, Боб, — попросил я. — Покажи мне, как ты ее тряхнул. Встань-ка лучше.
Он встал, вытянул руки и показал, как будто схватил кого-то. Я дал знак фотографу. Тот присел прямо перед ним и сделал снимок.
Подобные снимки, как вы знаете, искажают черты, придавая объекту весьма зловещий вид. С сигаретой, зажатой в углу рта, и с руками, хватающими воздух, малый смотрелся как какой-нибудь Чудовище Билл из Киллердилл.
Мы испробовали еще несколько ракурсов, а потом уселись и продолжили разговор.
— Ну, теперь, Боб, давай проверим, правильно ли я тебя понял. Ты пошел к полям для гольфа, на другую сторону каньона, через лес, потом полем и опять перелеском. Ну и так далее. Всего около четырех миль — и на всем пути никого не встретил? Ни навстречу, ни в другую сторону?
— Не-а. Думаю, нет. Может, и встречал кого, но не заметил.
— Дальше ты подошел к тому холму перед полем, что за четверть мили, и решил, что спускаться не стоит. И валялся там, совершенно без дела, больше трех часов. Зачем? Почему ты не вернулся домой?
Он дернулся нетерпеливо:
— Я же говорил. Я уже шесть раз говорил. Не мог я идти домой. Я ведь вроде как пошел в школу, и мне нельзя было вернуться раньше времени.
— Ну да, конечно. Разумеется. А не мог кто-нибудь тебя там видеть? Там что — ни дорог, ни жилья?
— Не знаю, видел кто меня или нет. Я сказал, что сам никого не видел.
— Понятно. Извини меня. Боб, за дырявую память. Я не хотел тебя злить, просто, если я тебя пойму неправильно, меня могут уволить.
— Да ладно, — произнес он нехотя.
— Так, теперь эта девочка, Джози. Надо думать, ты знаешь, что она уже вступала в сношения несколько раз. С тобой только один, да? Один-единственный...
— Да! Сколько можно говорить!
— Ты хотел бы, чтобы это случилось снова? Ты ее просил?
— Я и в первый-то раз не хотел! Только после того, как она стала... э-э...
— Как ты думаешь, как бы она поступила, если б ты попробовал снова? Разозлилась?
— Может быть. Откуда мне знать? Да какая разница? Я н-не хочу о ней говорить. Как бы вы себя чувствовали, если в кто-то, кого вы знали всю жизнь, кого видели каждый день и, может, еще думали, что она с приветом и вечно суется куда не просят, и вдруг... — Он отвернулся и затих. Потом сказал: — Она была к-красивая. Я... я и Джози, мы всегда нравились друг другу.
— Естественно. Конечно. Ну, Боб, а как...
Я опять заставил его все повторить. Это была копия предыдущих рассказов. А нет ли в этом чего-то странного? Если бы он говорил правду, не должны ли были версии хоть немного отличаться?
А его рассказ больше походил на выученный наизусть.
— Боб, еще несколько вопросов... Раз уж ты оказался так близко от поля, что ж ты не пошел туда? В конце концов...
— Мистер, я же вам все объясняю и объясняю! Потому что бесполезно! Я сверху все видел и ясно понял, что работы там мне не будет.
— Но, Боб, откуда ты знаешь? И ты бы ничего не потерял. Мог выпить газировки, пообщаться с ребятами и убить время.
Он нерешительно облизнул губы. Пока вопросы касались основного, того, что произошло между ним и девицей, — он говорил ясно и открыто; но эти уходы в сторону — формально менее важные, — казалось, сбивали его с толку.
— Я же вам говорил. Не хотелось мне пить. И общаться не хотелось.
— Ты заметил кровь на брюках? И подумал, кто-нибудь может спросить?
— Ну да! Вроде того.
— Но ты должен заметить пятно раньше, до того, как отправиться...
— Ну да! Я же вам говорил.
— Ну а раз ты не хотел никому попадаться на глаза, зачем же ты пошел...
— А куда мне еще идти? И я не говорил, что не хотел никому попадаться на глаза! Ну, может, и не хотел. Но если в я мог там что-то заработать, то я...
— Угу. Понятно. Ну вот — ты в четверти мили от поля. Смотришь вниз и видишь игроков и мальчиков-подносчиков мячей. Так?
— Я их видел, но не так, чтобы узнать. Я просто посмотрел, что там происходит, — и понял, что нет смысла туда идти.
— Тогда — вдруг кто-то из них тебя видел? Не узнал, но...
— Нет! Я вам говорил. Я их мог видеть, а они меня нет.
— Ты старался, чтобы тебя не увидели?
— Да!
— Но почему, Боб?
— Господи, мистер, ну я же вам говорю! Я же не собирался просто так туда идти, и когда я увидал, что игроков там раз-два и обчелся и работы не светит, так зачем же мне это все. Я же объяснял...
