— Бобби...
— Что?
— Это как тогда, у тебя дома, да? Когда папа поднял шум из-за пустяков.
— Мы ничего такого не делали. Ничего плохого.
— Да он просто шизик. Все равно, хоть бы и делали, что такого? Они же с мамой делают. Если это так плохо, так почему...
— Джози, — сказал я. — Ты что, спятила? Ты знаешь прекрасно, что... ну, что это не одно и то же.
Она сказала: ну ладно, как хочешь, стоит мне открыть рот, как ты начинаешь психовать. А я ей сказал, это она псих, и в доказательство опять ее поцеловал.
— Бобби, а... ты... когда-нибудь... — начала она.
— Не-а.
— Слушай... обещай, что никому не скажешь, если я тебе кое-что расскажу!
— Ну, обещаю.
Она поколебалась. Потом, прижавшись ртом вплотную к уху, зашептала. Выслушав, я сказал:
— Да ну, ты врешь.
— Ну и пожалуйста, и не верь.
Я судорожно сглотнул, у меня рот как будто свело.
— И к-к-когда, Джози?
— А прошлым летом. Как-то в субботу. Я была около станции, и один дядька, не знаю кто, у него была большая машина, спросил, не хочу ли я прокатиться. Ну и...
— Черт возьми, и ты с ним поехала, Джози. А вдруг он оказался бы, ну я не знаю, маньяком или...
Она дернула плечом:
— Подумаешь. Это все сказки для деток.
— Да ты вспомни, про это все время в газетах пишут. Сажают девчонку в машину, а потом, потом делают с ней это и — в общем, сама небось все это читала.
— Ага, — дернулась она снова. — Все равно. Он это делал со мной.
Я не ответил, мне надо было перевести дух.
— Он сначала так это заигрывал, — продолжила она, — а потом свернул в сторонку, за большой рекламный щит. И... — тут ее голос задрожал, — Бобби, он сделал мне больно.
— О, черт.
— Я... я думала, все кровью перепачкаю. Даже во второй раз, когда, ну, знаешь, не должно бы...
Я опять с трудом сглотнул, а она вытащила руку у меня из-за головы и стала шарить по карманам. Потом достала, что искала, и сунула мне в руку.
— Б-бобби, ты знаешь, что это?
— Ну, в общем, да.
— Я это стащила у родителей из спальни. Я... они все одинаковые, да, Бобби? То есть они всем подходят?
— Наверное. Господи, да не знаю я. Вроде бы.
— А — что, если ты... Попробуй?
— Джози! Ты что...
— Погоди, подожди минутку, Бобби. Здесь нас могут увидеть.
Она оттолкнулась от меня и встала, глядя на меня сверху вниз, глаза ее затуманились, и потом протянула мне руку. Я поднялся, и мы пошли к пригорку поодаль, где у подножия росли какие-то кустики и было что-то вроде маленькой пещерки.
Я присел на корточки и расстелил ее свитер, все это походило на сон — и я с этой штукой в руке, и она, легшая навзничь. Все казалось нереальным, в голове у меня шумело, и я словно онемел и едва мог дышать.
Я повернулся к ней спиной, пока надевал эту штуковину, и руки у меня тряслись, но в конце концов надел. Развернулся к ней, а она как ни в чем не бывало расстегивает свои дурацкие шортики, вытаскивает из-под них блузку, расстегивает и ее и...
Вот мы уже обнялись и целуемся...
— Бобби! — кричит она, заливаясь безумным смехом. — Ну, подожди же, глупый!
Я же не мог вымолвить ни слова.
— Бобби, слышишь? Я с тобой с ума сойду! Т-ты — Бобби, пожалуйста! Мы не м-можем... ты не должен... Бобби!
И мы проделали это, и она притихла, а потом опять взбеленилась. Она запричитала: нет, вы только посмотрите на нее, и как она пойдет домой, в крови, и что во всем я виноват, и что все-то она расскажет своей маме, что это я ее заставил.
— Прости, Джози, — пробормотал я. — Ради Бога, я же не хотел. Сколько раз я тебе говорил?
— Ну и что толку, все равно ты виноват.
— Ладно, вместо того чтобы меня обвинять, ты бы лучше сплетни обо мне не распускала.
— О-хо-хо! Но мне же надо что-то делать. Не будешь же ты все на меня валить.
Я испугался. Подумал про отца, и как Джек Эдлман поднял тогда шум, а сейчас ему и на самом деле есть из-за чего переполошиться. И если он в тот раз такое устроил, то что же теперь-то будет?
— Джози, хочешь, я могу постирать их в ручейке, а? — предложил я.
Она фыркнула:
— Ха! Вот здорово — в холодной воде и без мыла!
— Ну... тогда, ну, может...
— Что? Давай, говори! Придумай что-нибудь!
— Я пытаюсь, не видишь, что ли? — взорвался я. — Что, по-твоему, я тут пытаюсь делать? Заткнись, ради Христа, на минутку, и дай мне сообразить.
— Ладно. Только нечего мне, мистер Бобби Тэлберт, рот затыкать!
— Может, ты как-нибудь спрячешься в кустах на краю каньона, а потом дождешься, когда твоя мать заговорится с кем-нибудь, а там — проскользнешь домой дворами и переоденешься.
— А с этим мне что делать? Ну ладно, можно пролить на них чернил или еще чего и бросить в грязное белье, ну и все будет нормально.
— Ой, сделай так, Джози, а?
— Может быть.
— Обещай.
— Может быть, если смогу.
— А что тебе помешает? Мы же все продумали.
Она пожала плечами, искоса на меня поглядывая. Я знал, что ей не трудно это сделать, и она знала это точно так же, почему же она не пообещала?
Я догадывался, что она беспокоится не только из-за одежды. Мы оба чувствовали себя одинаково. Я устал, мне было неловко, и я словно весь извалялся в грязи. Даже смешно, что можно себя чувствовать так хорошо — а через пару минут совсем скверно. Да, ощущения у нас были одинаковые, вот только вести себя как она я не мог. Мне надо было ее уговаривать.
— Джози, послушай. У меня тоже одежда не в порядке, но я не психую. Я ведь не желал тебе ничего плохого.
Она фыркнула:
— Ну, у мальчиков совсем другое дело. Все равно ты виноват. Нечего было с ума сходить!
— Но ты ведь сделаешь, как мы договорились, Джози? А, Джози?
— Сказала, сделаю. Может быть.
— Не «может быть», черт бы тебя побрал! Дай слово!
— Может быть. Сказано — может быть, значит, может быть.
Она опять взглянула на меня искоса. Я видел, что она издевается; ей ведь и самой придется так сделать, черт бы ее побрал! А если не сделает? С такой ведьмой никогда не знаешь, что она выкинет.
Мне стало совсем тяжко. Внезапно я схватил ее за плечи и затряс.
— Я тебе покажу! — заорал я. — Обещай, черт тебя дери, или я... или я...
— Ну-ну-ну, и что же, интересно, тогда?
— А вот увидишь. Лучше обещай! Обещаешь?
