Сегодня я уже слишком много упрямилась, отныне я не могла себе этого позволить. Я буду держать мой дерзкий язык на замке и делать то, что от меня ожидается, как бы сложно мне это не давалось.

Да, я должна спасти моих родителей. Прежде всего, маму. Мама стояла на первом месте, потому что там что-то было ... что-то было, подумала я сонно и закрыла спальный мешок до самых ушей.

Сразу же он начал согревать меня и мои мышцы расслабились. Мысль появилась и снова улетучилась, не осязаемая, как горящая падающая звезда.

Но она была важна. Очень важна. Не для меня, а для ... Прежде чем я смогла довести в мыслях предложение до конца, я заснула.

- Вы должны мне что-то сказать! Вы мне! А не я вам! - закричала я, но раздался только обессиленный шёпот. Непонимающе, мама и папа посмотрели на меня, и уже тогда я заметила, что проснулась, и что это был только сон, один из тех красочных, хаотичных снов, которые обрушились на меня с того времени, как моя жизнь уменьшилась до круга в песке в пустыне.

Этот сон я даже уже знала. Я сидела с моими родителями на кухне за нашим круглым столом, передо мной горы бумаги и разноцветные карандаши во всех возможных розовых, красных и фиолетовых оттенках, и я должна написать моим родителям, что происходит внутри меня. Каждый раз в этих снах мне было страшно, и в тоже время я злилась и кричала на них, что они должны мне что-то сказать - но что?

Я и сейчас этого не знала, хотя подозрение, что они умалчивали от меня вещи, которые были важны, становилось всё сильнее. Кроме того конец сна в этот раз был другим. Я наконец сосредоточилась на том, чтобы использовать свой голос, чтобы они могли также услышать меня, но там было что-то в моём ухе, что исходило не из моего сердца и не из моего обессиленного горла.

Крик и шипение, тихое, отдалённое и заглушённое. Зевая, я открыла глаза и прислушалась к ночной тишине. Койоты? Снова выли койоты?

Эта была теперь уже вторая ночь, которую я проводила в моём кругу, и так как это выглядело будет ещё и третья. В то время как я вела себя примерно и не разговаривала и не дерзила (что давалось мне чрезвычайно сложно, когда Сузи опять представляла мне свою миловидную постоянную ухмылку или Том вставал со скрещенными руками на груди перед моим кругом, как будто я преступник и разглядывал мне в течение нескольких минут), другие подростки всё делали для того, чтобы продлить время в кругу настолько, насколько было возможно.

Уже в первый вечер ребята спрятались в одну из их палаток и тайком курили. Сразу три нарушения за один раз. Они покинули свой круг, принимали наркотики и разговаривали.

Для меня было необъяснимо, как им это удалось, провести в лагерь сигареты - ещё не хватало того, чтобы Сузи и Том выполнили на нас полное обследование голых объектов.

Следствием было то, что нам была назначена ещё одна ночь в наших кругах, прежде чем вчера вечером, нервы сдали у девчонок и одна из них - её звали Зина и она считала себя панком, предоставила нам, чуть ли не театральное шоу рыданий.

Драматично всхлипывая и сидя на коленях она поклялась, никогда больше не быть непослушной по отношению к своим родителям, ходить каждый день в школу и не пить больше слишком много алкоголя, если только она, пожалуйста, пожалуйста может поехать домой. Когда Сузи осталась непреклонной и сказала, что родители Зины не желают прерывать терапию (она сказала это три раза подряд), полное слёз представление внезапно оборвалось и Зина начала кидать в Сузи камнями и песком и обзывать её такой бранью, что у меня зазвенело в ушах.

При том, что я уже привыкла слышать от моих ребят кое-что.

- Не таращи глаза, ты глупая корова-ботан! - набросилась на меня Зина, прежде чем Том просто поднял её и отволок назад в её круг, где она, всхлипывая, оставалась сидеть до сумерек. Я и корова-ботан - собственно в этом было что-то смешное, но я не могла над этим смеяться.

Родители Зины будут ещё в своём уме, когда она после окончания терапии вернётся домой, в то время как мои - в смирительных рубашках. Почему в противном случае мама ещё не дала о себе знать? Я бы могла поклясться, что она писала воспитателям электронные сообщения утром, в обед и вечером, чтобы спросить, как у меня дела.

Что-то из этого должно было просочиться и до меня. Но было так, будто мои родители жили на другой планете. Между ними и мной больше не было контакта. Слишком далеко. Кроме того Зина была не права: В одном деле я не вела себя как корова-ботан. Пока что я не написала письма ни себе, ни моим родителям.

В конце концов, нам нужно было писать искренние письма, а это в моём случае было невозможно. Я пыталась, один два абзаца и показалась себя при этом глупой, постоянно ходя вокруг да около, так что сдалась, а вместо этого разрабатывала новую тюремную одежду.

До сих пор мои творения, я всегда, как только придумывала, сразу же реализовала за швейной машинкой. Но здесь у меня не было швейной машинки, так что мне нужно было выполнить первый шаг перед вторым и сделать рисунки. Вначале они ещё выглядели криво, но постепенно я начинала чувствовать пропорции и была очень довольна моими набросками. Но прежде всего я переставала ломать себе голову, когда рисовала. Видеть, как карандаш мелькал по бумаге и фигуры, вместе с одеждой принимали форму, переносило меня в лёгкое, тёплое состояние, в котором я не замечала ни холодного ветра, ни жгучего солнца.

Сузи конечно же заметила, что то, что я тут делаю, не было письмом, и схватила эскизы, чтобы просмотреть их. Также и моё начатое письмо было среди них. Я ждала с опущенными веками и уже рассчитывала на то, что получу её слащавый выговор, но она отдала мне рисунки без комментария назад и пошла к следующему кругу.

Вот опять! Тонкий, протяжный вой, в этот раз без шипения. Так как мы отдали также и наши наручные часы, я не знала, сколько сейчас время, но ночь была ещё очень тёмной. Если это был койот, он должен был быть особенно слабым, старым экземпляром. Настоящее пение койотов звучало сильнее, навязчивее, а также опаснее. В первую ночь я лежала, твёрдая, как доска, на моём коврике и слушала, затаив дыхание, как сначала вдалеке закричали койоты, а потом ответили наши две собаки пронзительным лаем.

Койоты не приближались, и постепенно я расслабилась, хотя моё сердце билось так сильно и быстро, что мне приходилось бороться за каждый вздох. Только благодаря вою койотов я ясно поняла, что произошло. Я находилась в одиночестве в кругу из камней в пустыне Колорадо, лежала в тонкой палатке казалось при температуре ноль градусов, надо мной бесконечное, широкое небо со своими постоянно мигающими и блистающими звёздами, и поблизости не было ни моих ребят, ни Леандера, ни родителей.

Ни одна ночь в больнице не была такой одинокой, как эта. Но я чувствовала не только то, что это было плохо. Ах, в принципе это было совсем не плохо. Здесь не могло исчезнуть домашнее задание или быть разгромлена кухня, мне также не нужно было постоянно следить за тем, что делал Леандер и делал ли он это так, чтобы никто не мог его при этом поймать. Мне не нужно было слушать, как он ночью общался в чатах, и уж точно не нужно было выносить то, как он постоянно игнорировал меня и в тоже время расставлял камни преткновения.

Мой мир стал крошечным, и всё же я находилась в самом большом приключении моей жизни. Я лежала ночью где-то в американской пустоши и слышала, как воют волки. Ладно, это были койоты, а не настоящие волки и для людей якобы не опасны, но в Людвигсхафене, ночью, можно было услышать в лучшем случае, как буйствует пьяный.

Это была голая, дикая местность, и я чувствовала себя тут не так уж и неуместно, как думала вначале. Если бы время не поджимало, то я возможно могла бы и наслаждаться этим.

Третий крик раздался в холодной ночи, в этот раз совсем близко от меня, но всё ещё тихо и заглушёно. Никогда это не мог быть койот. Там только пытался кто-то быть койотом ... О нет. Один из ребят.