— Как вы узнали, что я здесь?

— В Джордж-Билдинг? Мы видели, как вы вошли в подъезд. И предположили, что рано или поздно выйдете из него.

— То есть вы следили за мной?

— Да, мистер Сент-Ив, следили.

Не торопясь, мы подошли к черному семиместному «кадиллаку», взятому напрокат, как следовало из номерного знака. Высокий молодой негр открыл заднюю дверцу, и я нырнул в кабину. Мбвато устроился на заднем сиденье, своими габаритами буквально сжимая внутреннее пространство «кадиллака». Еще один негр сидел за рулем. Мой спутник с плащом обошел автомобиль и сел позади шофера.

— Мистер Сент-Ив, — густой голос Мбвато едва не оглушил меня. — Как я рад новой встрече с вами. Куда вас подвезти?

— Если не возражаете, к моему отелю.

— Ну разумеется. Отель мистера Сент-Ива, — скомандовал он шоферу.

На этот раз Мбвато надел другой костюм, темно-зеленый, с медными пуговицами на жилетке, белую рубашку с широким воротником и пестрый галстук. Одежда сидела на нем как влитая, и я с трудом подавил искушение узнать адрес его портного.

— Почему? — вместо этого спросил я.

— Простите? — не понял меня Мбвато.

— Чем обусловлено приглашение под дулом пистолета? — разъяснил я первый вопрос.

— Пистолета? — удивился Мбвато. — Какого пистолета?

— Ваш друг на переднем сиденье угрожал мне пистолетом.

Мбвато захохотал.

— Мистер Уладо сказал, что у него есть пистолет?

— Да.

Мистер Уладо повернулся ко мне, губы его разошлись в улыбке. Он поднял шариковую ручку и подмигнул.

— Вот что служило пистолетом, мистер Сент-Ив. Извините, что вынудил вас пойти со мной, но мистер Мбвато очень хотел переговорить с вами.

— Моя вина, — признался Мбвато. — Я попросил мистера Уладо найти самые убедительные выводы, вот он и перестарался.

— Но добился желаемого, — подвел я черту и откинулся на спинку сиденья.

Молчание затянулось. Мистер Уладо смотрел прямо перед собой. Мбвато уставился в окно, хотя едва ли мог увидеть что-либо интересное на Тридцать восьмой улице и Третьей авеню, по которым мы ехали.

— Как я понимаю, люди, укравшие щит, дали о себе знать. — Он так и не оторвался от окна.

— Да.

— Наверное, вы не скажете нам, что вы от них узнали?

— Нет.

— Собственно, другого ответа я и не ждал, но не мог не спросить. Вы меня понимаете, не так ли?

— Конечно.

— В Вашингтоне я исчерпал все возможности.

— Какие возможности?

— Добиться признания Компорена вашей страной. Вы, наверное, заметили, что на мне и мистере Уладо довольно необычная одежда. Впрочем, не заметить мог только слепой.

— Заметил, — кивнул я.

— Видите ли, нам надоело сидеть в приемных ваших учреждений в строгих деловых костюмах. Сквозь нас смотрели не только чиновники, но и клерки. Конечно, следовало сменить костюмы на национальную одежду, особенно с учетом вашингтонской погоды, но достать ее мы не смогли, поэтому приобрели эти попугаичьи наряды.

— Приобрели или сшили на заказ? — уточнил я.

Мбвато покачал головой, глаза его наполнила грусть.

— Мистер Кокс признал, что все это ужасно, но он ничем не может помочь. Потом поблагодарил за полученную из первых рук очень важную информацию и откланялся, сославшись на совещание у руководства. У меня сложилось впечатление, что государственной службе толку от него ноль.

— Возможно, вы и правы. — Мне вспомнились слова Майрона Грина. — Но вы не остановились на помощнике заместителя секретаря, не так ли? Влияния у него больше, чем у меня.

— Нет, конечно. За два месяца, которые я и мистер Уладо провели в Штатах, готовя кражу щита, и в этом нас постигла неудача, мы встречались со многими нашими сенаторами и конгрессменами, с руководителями государственного департамента, министерства сельского хозяйства, министерства обороны. Даже провели один час и с вашим вице-президентом. Все нам сочувствовали, но никто не поддержал. Наш единственный порт по-прежнему блокирован. Англичане снабдили Жандолу зенитными комплексами с радарным наведением на цель, и теперь практически невозможно доставлять продукты и военное снаряжение по воздуху. Лишь немногие пилоты готовы пойти на такой риск.

Уладо сидел вполоборота, внимательно прислушиваясь к разговору, резко кивая в тех случаях, когда чувствовал, что Мбвато произнес ключевую фразу.

— Мне очень жаль. Хотелось бы хоть чем-то вам помочь. Но...

Мбвато глубоко вздохнул, медленно выпустил воздух из груди. Чувствовалось, что он хочет сказать что-то важное, но опасается, что злость и негодование могут помешать подобрать нужные слова.

— Вы можете нам помочь, мистер Сент-Ив. Еще как можете. Вы можете передать нам щит Компорена после того, как он попадет в ваши руки. Я получил разрешение поднять ваше вознаграждение до семидесяти пяти долларов. — Он уже не улыбался.

Я покачал головой.

— Я не могу этого сделать. Вы знаете, не могу.

Эмоции, накопившиеся у Мбвато за время, проведенное в Вашингтоне, едва не прорвались наружу. Невероятным усилием воли он попытался сдержаться. Я видел, как заходили желваки на его щеках. Действительно, взрыва не произошло, но голос, голос выдал всю боль человека, постоянно встречающего отпор.

— Не можете! Вы говорите, не можете! Черт побери, щит спасет страну, нацию, народ, а вы сидите и убеждаете меня, что ничего не можете сделать. Позвольте рассказать вам о голоде, мистер Сент-Ив. Позвольте рассказать, что уже произошло с детьми Компорена, число которых превосходит восемьсот тысяч. В первые дни у них схватывает живот, боли ужасные, нестерпимые. Потом живот начинает раздуваться, а тело — усыхать. Первые дни они плачут. Плачут и едят все, что попадается под руку, лишь бы унять боль. Едят грязь и траву, солому и мел. Все. А потом они слабеют, так слабеют, что не могут даже плакать, лишь всхлипывают, а изо рта идет запах ацетилена, потому что расходуется жировой запас и они не получают углеводов, чтобы возместить потери. Они впадают в летаргический сон. Без белка еще больше раздувается желудок, отказывают почки, печень. Если им везет, то они подхватывают какую-нибудь инфекцию, от которой быстро умирают. Даже от царапины или от легкой простуды. Другие же, не заболевшие, умирают медленно и мучительно. Сколько... сколько вы хотите, Сент-Ив, чтобы сохранить жизнь детям моего народа? Сто тысяч? Такова ваша цена? Хорошо. Я дам вам сто тысяч. Не такая уж и высокая плата. Со щитом мы сможем продержаться до признания Компорена Германией и Францией, а с признанием придет еда и голодать будут лишь сто, а не пятьсот или семьсот тысяч детей. Для вас, Сент-Ив, щит — лишь кусок бронзы. Для моей страны — сама жизнь.

Мбвато откинулся на спинку сиденья, вымотанный донельзя, вложивший в монолог всю душу. Я повернул голову, через окно посмотрел на пешеходов. Все сытые, накормленные, многие даже с избыточным весом. Заговорил, не глядя на Мбвато, чувствуя, как лицо заливает краска.

— Вы просите невозможного. — Складывалось впечатление, что говорю не я, а хладнокровный рационалист, не имеющий ко мне ни малейшего отношения. И я не нес никакой ответственности за его слова. — Вы просите, чтобы я взял четверть миллиона долларов, принадлежащих чужим людям, и отдал их воровской банде, — вещал Рационалист. — А потом принес щит вам, чтобы вы сунули мне под столом семьдесят пять или сто тысяч. Тем самым я сам стану вором, и именно поэтому я не могу выполнить вашу просьбу. Потому что меня поймают и отправят в тюрьму, а я не хочу сидеть в тюрьме. Из-за вас. Из-за Компорена. Даже из-за голодающих детей. Это не по мне, понимаете? На мою помощь не рассчитывайте. Я могу предложить только одно — возьмите щит у тех, кто его украл. Любым способом. Выкупите или выкрадите. Мне все равно. Но и в этом я вам не помощник.

Я повернулся к Мбвато и увидел, что он смотрит на меня. Во взгляде читалась неприязнь. Не ненависть, лишь неприязнь. А также презрение, от которого у меня вновь вспыхнуло лицо. Но он уже успокоился, и голос стал холодным и жестким.