Перевод одного из лучших боевых генералов действующей армии в далекий Оренбург свидетельствовал об опасности бушевавшей гражданской войны. Скорее всего Потемкин, зная решительность своего боевого товарища, рекомендовал Суворова Екатерине как человека, способного быстро прекратить смуту, за которой внимательно следили и Густав III и Фридрих II, не без злорадства писавший о затруднениях Северной Семирамиды. В Петербурге, в правящих кругах ходили слухи о причастности французской дипломатии к возмущению Пугачева, о намерениях разбитых Суворовым барских конфедератов возобновить военные действия в связи с успехами самозванца. Особую тревогу вызвало появление в Европе «княжны Таракановой», выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны. Тараканова получала помощь от некоторых европейских дворов, ей протежировал видный участник конфедерации крупный литовский магнат князь Радзивилл. Екатерина, хорошо знавшая русскую историю, не могла не вспомнить об успехе Лжедмитрия, захватившего московский престол при поддержке поляков. Положение было тревожным. Основные силы армии были задействованы на Дунае против турок.
Румянцев не исполнил предписания Военной коллегии. В начале мая он двинул за Дунай корпуса Суворова и М. Ф. Каменского, поставив перед ними решительные задачи: разбить скопления неприятеля и взять Шумлу. Каменский был моложе Суворова на 8 лет, но чин генерал-поручика получил чуть раньше, следовательно, имел старшинство. Несмотря на приказ главнокомандующего о совместных действиях, Суворов не пожелал подчиниться обошедшему его в чинах «мальчишке» и выбрал маршрут движения своего корпуса таким образом, чтобы только не пересечься с Каменским. Тот пожаловался фельдмаршалу. Румянцев в резкой форме потребовал от Каменского выполнить приказ, повторив, что Суворов подчинен ему — Каменскому. 9 июня генералы, наконец, съехались. Оба отличались вспыльчивым характером. Суворов поспешил двинуть свой корпус вперед. Во главе казачьего авангарда он втянулся в лесистое, протяженное дефиле, не подозревая, что с другого конца дефиле, навстречу ему движется авангард сорокатысячного турецкого корпуса Абдул-Резака. При столкновении с противником слабый суворовский авангард был отброшен назад, причем сам Александр Васильевич едва ушел от погони. Выбитого из дефиле Суворова поддержала конница Каменского. Суворов быстро перестроил свою пехоту в каре и нанес контрудар, Противник бежал. Преследование велось неудержимо. Выйдя из дефиле, Суворов дал небольшой отдых уставшим войскам и атаковал главные силы турок. Успех был полным. Это сражение, названное сражением при Козлуджи, открывало путь на Балканы. Однако на собранном Каменским военным совете было решено приостановить наступление. Источники довольно глухо сообщают о резком объяснении Суворова с Каменским. Известно, что Суворов, сославшись на болезнь, уехал из армии,, Румянцев строго выговорил Каменскому за неумение пользоваться плодами победы, а Суворова отчитал за нарушение дисциплины. Последний попросил отпуск по болезни и получил его.
Суворовская победа при Козлуджи приблизила конец войны. Потерпев неудачу в других местах, верховный везир запросил мира. 10 июля в местечке Кучук-Кайнарджи мирный договор был подписан.
Вклад Суворова в успешное завершение войны неоспорим. Но он сам испортил обедню. Румянцев не захотел разбираться в его конфликте с Каменским. Фельдмаршал переслал императрице рапорт Каменского о сражении при Козлуджи, из которого выходило, что отличившийся в сражении Суворов всего лишь исполнял приказания старшего начальника, т. е. Каменского. Последний получил при заключении мира ордена Св. Георгия 2-го класса и Св. Александра Невского. Суворов — ничего. Долго не мог забыть обиды победитель при Козлуджи.
Итак, вместо наград — отпуск по болезни. Обратившись к Президенту Военной коллегии З.Г. Чернышеву с просьбой о новом назначении, Суворов не знал, что оно уже состоялось. Гражданская война полыхала с новой, страшной силой.
Внезапная смерть Бибикова 9 апреля 1774 г. в Бугульме повлекла за собой резкое ухудшение обстановки. Несмотря на поражения от войск И. И. Михельсона и князя П. М. Голицына, Пугачев прорывается к Казани и разоряет богатый губернский город; С величайшим трудом защитникам удалось удержать цитадель. Настигнув повстанческую армию под Казанью, Михельсон 15 июля наносит ей тяжелое поражение. Пугачев с остатками своих сторонников бежит на правый берег Волги. «Это бегство напоминало нашествие»,— замечает Пушкин. Поднялись массы крестьян густонаселенного Правобережья. В Нижнем Новгороде и в самой Москве вспыхнула паника. 21 июля Екатерина, еще не зная о мире с турками, созывает Совет, в который входят первые лица в государстве. Сообщение о разорении Казани производит тягостное впечатление. Императрица заявляет, что сама поедет в Москву и встанет во главе защитников древней столицы. Члены Совета молчат. И тогда берет слово Н. И. Панин. Он доказывает, что отъезд императрицы только усилит смятение и поставит империю на грань гибели. Панин предлагает назначить главноначальствующим против внутреннего возмущения своего брата. Граф Никита Иванович использует все свое влияние, все дипломатическое искусство, чтобы убедить Екатерину дать согласие. Он вызывает на объяснение Потемкина и убеждает его помочь спасению отечества. К концу дня дело решено. Панин сообщает обо всем брату, живущему в Москве. Вести с Волги одна хуже другой. Петр Панин присылает императрице благодарственное письмо — он согласен принять на себя тяжкую ответственность, но ставит свои условия.
«Увидишь, голубчик, из приложенных при сем штук, пишет Екатерина Потемкину, очевидно до того, как поставить свою подпись под рескриптом от 29 июля об официальном назначении Петра Панина,— что Господин Граф Панин из братца своего изволит делать властителя с беспредельною властию в лучшей части Империи, то есть Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губернии... что если сие я подпишу, то не токмо князь Волконский будет огорчен и смешон, но пред всем светом первого враля и мне персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в Империи хвалю и возвышаю...» Мы не знаем ответа Потемкина, но известно, что Московскую губернию Панину не отдали. Известно также, что императрица лично приказала Румянцеву послать Суворова на помощь Панину, назначенному главноначальствующим против внутреннего возмущения. 10 августа Румянцев уведомил Суворова о вызове его в Москву. Находившийся в Киеве приунывший Суворов 14 августа сразу рапортовал фельдмаршалу о том, что постарается «поспешать на употребление себя к должности действовать против возмутительного бунтовщика...» [12]. Важно отметить, что Суворов, согласно расписанию генералитета, был назначен состоять при Московской дивизии, т. е. формально был выведен из подчинения Панина. Очевидно, Потемкин, уже распоряжавшийся в Военной коллегии, пытался сделать Суворова своего рода противовесом Панину. 13 августа Панин обратился к императрице и просил наставления — не сделал ли он какого прегрешения, назначив Суворова к передовым войскам? 17 августа Екатерина пошла на уступку и дала распоряжение Потемкину «объявить Военной коллегии, что до утешения бунта я приказала Генерал-Поручика Суворова — быть под командою Генерала Графа Панина».
Суворов скакал в Москву, не подозревая о той борьбе, которая развернулась вокруг его назначения. 25 августа Панин донес Екатерине о приезде Суворова в одном кафтане, на открытой почтовой телеге. Суворов своим приездом доказывает «давно уже известную его ревность и великую охоту к службе», — ответила императрица и послала ревностному слуге Отечества 2 тысячи червонцев на «устроение экипажа». К этому времени Суворов был уже в Царицыне. По дороге он видел, в какое разорение пришел край, испытавший ужасы истребительной гражданской войны. Восставшие поголовно уничтожали нe только помещиков с их женами, детьми и родственниками, но, как правило, убивали и слуг и дворовых людей.
