Потемкин с большим знанием дела объясняет императрице неудобство таких предметов обмундирования, как шляпы, кафтаны и камзолы, узкие сапоги и чулки. Он говорит, что шпага пехотному солдату — «лишняя тягость», а из кавалерийских седел — самое удобное — венгерское.
Он, не стесняясь, обращает внимание царицы на такие важные мелочи, как портянки. «Просторные сапоги пред узкими и онучи или портянки пред чулками имеют ту выгоду, что в случае, когда ноги намокнут или вспотеют, можно в первом удобном времяни тотчас их скинуть, вытереть портянкою ноги и, обвертев их опять сухим уже оной концом, в скорости обуться и предохранить их тем самым от сырости и ознобу. В узких же сапогах и чулках то учинить никак не можно..,— настаивает Потемкин,— чрез что бедные солдаты, имея безпрестанно ноги мокрые, подвергают себя нередко простуде и другим болезням».
Особенно резко нападает он на принятую во всех европейских армиях уборку волос. «Завивать, пудриться, плесть косы — солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов! Если б можно было счесть, сколько выдано в полках за щегольство палок и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет! И простительно ли, чтоб страж целости Отечества удручен был прихотьми, происходящими от вертопрахов, а часто и от безрассудных?»
Смелые, передовые идеи Потемкина были поддержаны Екатериной. Солдат получил широкие шаровары, суконную куртку, мягкие сапоги с портянками, холщевое нижнее белье. Голову украсила вместо шляпы каска. Эта практичная, удобная военная форма в основных элементах сохранилась до наших дней, став принадлежностью всех современных армий. Следует указать еще одну черту, характерную для потемкинских реформ: он выступает за облегчение тягот солдатской службы, против муштры, показной, внешней стороны обучения. Он постоянно проводит мысль о том, что обучать нужно только тому, что пригодится в бою. Суворов и другие представители передовой русской военной школы в своих мыслях об улучшении солдатского быта, в своей практике по совершенствованию боевой подготовки войск были последователями Потемкина.
В конце записки Потемкин писал: «Ежели все оные столь очевидные в теперешних мундирах и других вещах неудобства исправить, то солдат сверх других многих выгод будет иметь еще от своего жалованья в остатке против теперешних издержек до двух рублей». И здесь его государственный ум сказался в полной мере: реформа должна служить человеку и облегчить государственные издержки. 4 апреля императрица подписала указ о перемене образа одежды русской армии. «Армия Российская, извлеченная из муки,— писал Потемкин, — не престанет возносить молитвы. Солдат будет здоровее и, лишаясь щегольских оков, конечно, поворотливее и храбрее».
Иностранные авторы, начиная с екатерининских времен, плохо понимали подлинное значение Потемкина в русской государственной машине, приписывали его силу и влияние интригам и вероломству. Но сила и влияние Потемкина основывались на союзе с императрицей, безгранично доверявшей своему избраннику и соправителю, который делами доказывал, что она не ошиблась в своем выборе и что он занимает первое место в государстве по праву.
Весной 1783 г. было решено, что Потемкин поедет на юг и будет лично руководить присоединением Крымского ханства к России. Незадолго до его отъезда 31 марта скончался граф Никита Иванович Панин, тяжело болевший последнее время. Зная о неприязни императрицы к главе дворянской оппозиции, одному из самых видных деятелей партии наследника престола, Потемкин хлопочет о погребении Панина в Алексавдро-Невской обители, испрашивая разрешения у Екатерины. Через неделю — 8 апреля — императрица подписывает манифест о присоединении Крыма, над которым она работала вместе с Потемкиным. Манифест хранится в тайне до того часа, когда присоединение ханства станет совершившимся фактом. В тот же день Потемкин скачет на юг. По пути он узнает о смерти князя Григория Григорьевича Орлова, случившейся в Москве в ночь с 12 на 13 апреля. Екатерина в письмах к Гримму отдала дань памяти человеку, сыгравшему такую роль в ее жизни, но она ни словом не обмолвилась об Орлове в письмах Потемкину. Неизвестен и отклик Потемкина на смерть человека, который сначала помог его выдвижению, а затем стал непримиримым соперником. Размах надвигавшихся событий и ответственность, лежащая на плечах Потемкина, заслоняют в его сознании смерть Орлова.
5 мая Екатерина пишет Потемкину о получении его письма из Кричева: «Из оного и прочих депеш усмотрела, что Хан отказался от ханства. И о том жалеть нечего, только прикажи с ним обходиться ласково и с почтением, приличным владетелю, и отдать то, что ему назначено, ибо прочего о нем расположения не переменяю». Как видим, отречение хана было неожиданностью. Прибыв в Херсон, Потемкин вступает в переговоры с Шагин-Гиреем. «Главная теперь надобность настоит в удалении хана из Крыму, в чем я не вижу большого затруднения, как и в присоединении Крыма к державе Вашего Императорского Величества,— пишет он из Херсона 16 мая.— Но кубанская сторона будет не без затруднения. Обширность места, разноколенные орды и близость горских народов затруднят несколько исполнение. Я дам повеления Генерал-Порутчикам Суворову и Потемкину зделать движение к Кубани и надеюсь, что многие султаны покорятся, из коих некоторые и теперь просят подданства. Более всего неподручен к занятию войсками Таман по его отдаленности от нас, а близости к туркам. Я опасаюсь, чтоб они, узнав о присоединении Крыма, не заняли помянутый остров» [31].
Прогнозы Потемкина оказались верными за исключением первого пункта. Шагин-Гирей, отрекшись от ханства, начал сложную политическую игру, затягивая свой отъезд из Крыма под разными предлогами. Он рассчитывал, что в обострившейся обстановке русскому правительству придется вновь обратиться к его услугам — восстановить его на престоле и отказаться от присоединения Крыма. Потемкин, оценив положение, подтягивает войска и через своих агентов ведет агитацию среди правящей верхушки ханства о переходе в российское подданство. Значительные по численности и влиянию слои населения Крыма готовы вступить в новое подданство, чтобы избавиться от нескончаемых смут. Но важным условием по-преждему остается удаление Шагин-Гирея из Крыма. На Кубани дело идет быстрее. Получив приказания Потемкина, Суворов занимает войсками укрепления бывшей кубанской линии и готовится привести ногайцев к присяге в назначенный Потемкиным день — 28 июня — день восшествия Екатерины II на престол. В верховьях Кубани присягу должен принимать командующий Кавказским корпусом Павел Потемкин, поддерживающий с Суворовым тесную связь.
5 июня Екатерина уведомляет Потемкина об отсрочке своего свидания со шведским королем. Густав III, предложивший встречу, собрал у русской границы военный лагерь, но, прибыв, туда, во время смотра упал с лошади и сломал руку. Как ни важны переговоры с непостоянным Густавом, императрицу больше всего беспокоят вести с юга. Она посылает хану Андреевскую ленту и алмазные знаки высшего ордена империи, переделанные специально для мусульманина. «Нетерпеливо жду от тебя известия об окончании Крымского дела. Пожалуй, займи прежде, нежели турки успеют тебе навернуть на сопротивление». 29 июня, сообщая о свидании с Густавом III, Екатерина снова выражает беспокойство о Крыме: «Отовсюду слышу, что турки сильно вооружаются, но друзья их удержат от воины до времени... Надеюсь, что по сей час судьба Крыма решилась, ибо пишешь, что туда едешь».
Потемкин действует наверняка. Полки занимают важные пункты на полуострове. Хан готовится к выезду. Агитация дает плоды. Все готово к принесению присяги. Неожиданно возникает угроза чумной эпидемии, занесенной в Крым с Тамани. Потемкин, как и Орлов во время чумной эпидемии в Москве в 1771 г., скачет в Крым чтобы на месте принять решительные меры против заразы. Связь с ним усложняется. «Давным давно, друг мой сердечный, я от тебя писем не имею, думаю, что ты уехал в Крым,— пишет императрица 10 июля.— Опасаюсь, чтоб болезни тамошние как ни на есть не коснулись, сохрани Боже, до тебя. Из Царьграда получила я торговый трактат, совсем подписанный, и сказывает Булгаков, что они знают о занятии Крыма, только никто не пикнет, и сами ищут о том слухи утушать. Удивительное дело!.. Только признаюсь, что жду нетерпеливо от тебя вестей. Пуще всего береги свое здоровье». Через пять дней напряжение достигает высшей точки: «Ты не можешь себе представить, в каком я должна быть беспокойстве, не имея от тебя более пяти недель ни строки,— упрекает Потемкина Екатерина.— Сверх того здесь слухи бывают ложны, кои опровергнуть нечем. Я ждала занятия Крыма, по крайнем сроке, в половине мая, а теперь и половина июля, а я о том не более знаю, как и Папа Римский. Сие неминуемо производит толки всякие, кои мне отнюдь не приятны. Я тебя прошу всячески: уведомляй меня почаще. Частым уведомлением успокоишь мой дух. Иного писать не имею: ни я и никто не знает, где ты. Наугад посылаю в Херсон».
