— Ах, Мирддин, неужели ты подумал, что я могу предать тебя сейчас, когда я больше всего тебе нужна? — шептала она, взяв мою голову в свои ладони и с улыбкой глядя в мое потрясенное лицо. — Я знаю — и не надо мне говорить, — что ты боишься того, кто ползет в предательской наглости, червя, что высасывает твои силы и пытается уничтожить королевство. Разве я не права?

— Ах, Гвенддидд, — ответил я, задыхаясь от любви и обнаруживая, что все мои рассеянные мысли закружились вокруг той единственной, которая ведет и утешает меня в моем одиноком пути, на моем светильнике, горящем у входа в пиршественный зал. — Гвенддид, любовь моя, кто привел тебя сюда и что мне делать? Моя ноша слишком тяжела для меня. Может, мы уйдем отсюда вместе и найдем дом где-нибудь подальше от всех этих битв и усобиц? Я знаю, каков мой долг, тебе не нужно напоминать Но почему же моя судьба — идти по этой пустынной дороге одному? Неужели этот жалкий мир стоит самопожертвования?

Вместо ответа Гвенддидд обняла меня и с любовью стала целовать, пока я не забыл своей слабости и ласково не привлек ее к себе. Я не могу сказать, сколько пролежали мы, любя друг друга, поскольку времени в нашей пещере не было. Страсть накатывала на нас волнами, летела сквозь века, пока на девятом вале не затопил нас прилив в драконьей мощи своей, золотой и величественный, а за ним разбитая волна без усилий разлилась по ровному песку, в который потом и ушла. Любовная истома, спокойствие, мир и тишина вечности снизошли на нас.

Как долго мы лежали, запутавшись в сетях друг друга, шепча в темноте, я не могу сказать. В каменный ход проникали звуки работы кузнеца — звучное дыхание мехов, всхлипывающий стон их дуновения, подъем и тяжкое падение могучего молота, резкое ответное звяканье наковальни, глубокий, повторяющийся рев его яростного горнила, в сердце которого вздымался, оседал и вытекал расплавленный шлак.

Задача кузнеца — брать из земли комки бесформенной, рыжей руды, что прячется, боясь огня. В пламенную яму бросает он ее и вынимает, с силой опуская свое гремящее орудие туда, где лежит она, восприимчивая, на податливой наковальне. Так из вдохновения своего ауэна творит он острия, откованные в огне и укрощенные водой, которые становятся блистающими копьями, а поэты справедливо называют их «крыльями зари».

На крыльях зари встретились мы с Гвенддидд, и к моему израненному телу и смятенному духу снизошли исцеление и яркая ясность видения. Мы соединились — разум к разуму, и не было нужды в речах, когда мы мыслили как один. Мое сердце колотилось все быстрее, его бешеный ритм перекликался с барабанным боем кузнечного молота. Снова в моем сознании прозвучали стихами холодные слова Прачки у Брода:

«Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!»

При этом карие глаза Гвенддидд глубоко впились в мои, и, тихонько смеясь, она взяла мои руки в свои и положила мои пальцы себе на уста. Она не произнесла ни слова, но сердце запрыгало у меня в груди. Там, снаружи, на дожде, я был лишь одиноким измученным беглецом, цеплявшимся за вал Иверидда, насмешка и жертва и для зверей, и для людей, не человек и не зверь. Но здесь, в чреве кургана, под защитой милой златокудрой Гвенддидд, какая тайна была мне неведома? Наша пещера стала пещерой ночи, ее сочащаяся влагой крыша — дождливым куполом небес, окруженным непроглядной тьмой, а мы в ней стали едины с небом и звездами.

И понял я, что Гвенддидд и есть мой ауэн, сестра-близнец песни, и разум мой покинул тело. Шаг за шагом вместе с ней, удар сердца за ударом сердца — я ощущал, что шаги мои столь же воздушны, как и у Гвенддидд, пока мы в пляске шли по спирали. Голова у меня закружилась, мне показалось, что мы идем по пути, проходящем сквозь купол небес в ночь, и свободно плывем к сверкающим звездам.

Я горел решимостью, сердце мое горячо билось, сильно, как удары кузнечного молота у входа. Тройные удары гневной силы тяжело звенели по упорному металлу, слабо отдаваясь более нежной звенящей мелодией, вздымавшейся и опадавшей дрожащими полугонами. Внезапно еще раз яростно хлестнула молния, и я подпрыгнул, как лосось, преодолевающий первый порог Водопада Деруэннидда За мощным ударом следовало мелодичное затишье, как будто вода лениво потекла в первый пруд подъема. Как тройная волна, расходящаяся кругами от прыжка лосося, была разлившаяся сила, заполнившая мое существо, передышка для сердца в покое пруда, когда песнь взмывает дугой через завесу брызг, сквозь которую просвечивают размытые краски мироздания. Колдовская мелодия звучала вокруг меня среди деревьев, цеплявшихся за скалы вокруг водопада, хотя все это было лишь в моем воображении.

Мое сердце и кровь в голове пульсировали в унисон, и я подпрыгивал еще выше, с удвоенной силой, пока меня не наполнила сила несущейся галопом лошади, которую она обретает, найдя шаг в скачке по желтым пескам Морва Рианедд. Тройной барабанный бой взлетающего и падающего молота Гофаннона, последнее колебание между обещанием и воодушевлением — и я обнаружил, что меня безо всякого сопротивления занесло на золотое чело вдохновенного размышления. Подо мной билась сила, и я взлетел в горный воздух!

Это было мгновение, которое поэт познает, когда его стих свободно струится из Котла Поэзии, когда размер, гармония и образность сливаются в один неудержимый поток. Цели и труды, тяготившие меня своей сложностью, спали с моих плеч, как сухая оболочка личинки спадает со взмывающей ввысь стрекозы. Мой разум с божественной легкостью летел на крыльях песни — это была гармония Арфы Тайрту, чьи струны натянуты над безграничной бездной на колках семи планет, на меридианах вселенского разума и осях бесконечности сфер.

Я перестал чувствовать себя существом из плоти, скорее я ощущал себя вспышкой белого сияния мириад звезд, сливающейся с серебристым блеском Вечерней Звезды. Я кружил в лиловых королевских дворцах в великой пустоте, шествуя в плавном танце семи звезд, взбираясь на ярое небо, летел на кометах и прыгал вместе с молнией.

Вокруг меня и во мне простирались во всем своем великолепии россыпи звезд, эта груда самоцветов, которые Верная Рука Государя щедро дарует тем, кто толпится в королевском пиршественном зале, зале того, кто щедрее всех королей Острова Могущества Я видел пламенеющие очаги, в которых углями угасают, испуская последний вздох, многочисленные миры. Кровожадные драконы бороздили пустынные океаны, сплетались сетью алые и голубые нити, гневные светила опускались в неведомые моря, пылающие бутоны взрывались цветами на филигранном гобелене, затканном мириадами алмазов, кружились спирали — водовороты ночи, вращались раскаленные добела в огне диски — все это видел я.

Я видел и черные тени, что заволакивали стройные ряды воинств, темные образы, что принимали очертания конских голов, скорпионов, черных палиц разрушения, провалов в бездну, непроглядных и леденящих, как зев Ифферна. Их зияющие спиральные жерла поглощали неосторожных блистающих существ, с пеньем пролетавших слишком близко от их неизмеримых бездн, выбрасывая их в иные, чужие миры. Сигин маб Сигенидд — так именуют водоворот ночи, который может втянуть в себя устье реки, где помещаются три сотни кораблей, и будет высасывать его, пока не останется один сухой берег. Это в нем таится красная грудная боль — червь, выгрызающий кишки вселенной.

Теперь пришло мне время пройти через пустоту, осторожно кружа в ниспосланном мне ритме, чтобы мог я понять серебряные письмена в бархатно-черной книге, лежавшей раскрытой передо мной, в которой содержится бесконечность всего сущего. Ведь все бесчисленное воинство небес движется в надлежащем порядке, это королевство, на которое наложена Правда Земли, — со своим королем, обвенчанным с его Верховной Властью. Как колесо колесницы, вращается все в величии своем вокруг золотой втулки в Середине.