Кинжалом Карнвеннан я высек опаляющий пламень, что разделяет небо и землю в конце каждого цикла и в начале нового. Веретено вращается, и нетрудно наметить точку, к которой оно вернется. Мой друг трибун Руфин, что тщетно пытался приспособить мир к своим желаниям, увидел на грязной стене казармы слова, написанные рукой невежественного солдата, желания которого зависят от того, как выпадут кости в пыли прокаленного солнцем двора. Солдат не понимает того, что пишет, трибун не понимает того, что читает, и все же в этом — все.

Я начертал руны на каменном выступе на подветренном склоне холма, и теперь их горящие знаки светились у меня в голове. Ведь череп — он как зерно орлиного камня, что кладут на чрево беременной женщины, маленькое яичко в большом яйце. То, что написано огромными буквами на хрустальной сфере, мой Ти Гвидр под прозрачными водами океана, отражается в центре в лучах света:

РОТАС

ОПЕРА

ТЕНЕТ

АРЕПО

САТОР

Перемножь четыре согласных в центре, и что ты найдешь? Сумму ступеней, по которым Золотая Колесница Бели странствует весь год через Дома Неба. Через них можно провести круг, который есть золотая орбита Бели, и прежде всех стоит крест ТЕНЕТ, который есть Древо, на коем божественный Ллеу провисел трижды три ветреных ночи с копьем Ронгомиант в боку. Это жертвоприношение разбило для всего человечества вечную привязанность к колесу, которое ты видишь за крестом.

Это не конец, а начало. Я не могу доверить письменам то, что должно быть усвоено изустно за долгие годы учения, но моя задача — охранять границы сущего. В чудо можно войти, но не понять его. И если я подтолкну тебя к чуду, то труд мой должен хоть к чему-нибудь привести. Эти буквы представляют собой числа, и гармония чисел поддерживает равновесие вселенной. Перемножь углы квадрата (РССР) и простертые концы креста — получишь шесть. Помножь, в свою очередь, эту сумму на ТТТ (двенадцать) на концах креста, и ты получишь семьдесят два. Затем помножь эту сумму на величину ПРРП на Солнечном Круге, что пылает за крестом, и в целом получишь 72x360=25920. Или прибавь гласные, исключенные из углов, и умножь их на то, что стоит в углах, — нетрудно ответить: (400 + 32)х60 — получишь снова 25920.

Итак, 25920 составляют Великий Год бытия, в конце которого придут потоп и пламень, которые мудрые друиды предвещают в конце мира. И упрекнут ли меня друиды и люди искусства и мастерства, лливирион, за то, что я пишу то, что должно оставаться ненаписанным, отвечу я, что само по себе это не та тайна, которую опасно раскрывать. Не я поведаю (если бы я сам знал!), где находится Мабон маб Модрон и жив он или мертв.

Но что такое РОТАС — САТОР, как не доска для гвиддвилла, в который люди играют во дворцах ради забавы? Посередине доски стоит король, ось вращающегося колеса, которое есть солнце во славе своей. Вокруг короля стоит крестом защита, а перекладины креста соединяют пределы с центром, в середине которого находятся единство и порядок. За ними, в четырех частях на границе сущего, разъединенная и беспорядочная, лежит угрожающая сила хаоса, орды Кораниайд.

Убийство Духа Оленя, Быка Тьмы, было концом мирового года. Кинжалом Карнвеннан я вскрыл ущелье, разделил новое и старое, и даже когда я смотрел на омерзительное тело, вонявшее тленом, лежавшее в невольно испущенных испражнениях, на его высыхающую шкуру и кишащих гнид и червей, я узрел чудесное превращение.

Я стоял в лабиринте, не зная, где я и что со мной. Связь веков и очертания земли спиралью ушли из бытия, и мысли вихрем кружились в моей голове. Я шел по переходам, у которых не было ни начала, ни конца, в глазах у меня плыло, меня шатало как пьяного. Не спастись из Чертогов Аннона, если нет спасительной нити, но она выпала из моих рук, когда я схватился с Духом Оленя.

Шкура убитого быка раскинулась перед моим взором, как пустошь, безжизненная после того, как по ней прошли Три Красных Разорителя Острова Придайн, под ногами которых ни травинки, ни былинки не осталось и не вырастет ни через год, ни через семь лет. Эти пустоши населены — напастями, не менее жестокими, чем Кораниайд, гвиддил фихти[90] и сэсоны.

Но теперь я увидел, как они покрылись зеленью, столь же пышной, как луга Поуиса и Гвента в Калан Май, когда дрозд-деряба и желтоклювый черный дрозд громко распевают на деревьях и в кустах, чайки слетаются на распаханные борозды, а солнце бросает ласковые лучи на яркие холмы, долины и морские острова. Эта пора — мать поэтов и влюбленных, кинтевин, а я всегда был поэтом и влюбленным. Девятью семь раз сердце мое бешено билось от любовной тоски и страсти при виде этого преображения, при виде зеленых побегов орешника, от звонкого зова кукушки на высоких ветвях, чей тоскливый плач пробуждает дорогие и мучительные воспоминания о любви и юности.

Я поднял взгляд, чтобы посмотреть, что вызвало такое преображение, и узрел перед собой — тебя, с веретеном в руке, золотую, как лютик в ясном свете дня. Гвенддидд, золотая дева моя! Твои очи не уступают блеском солнцу на веселых волнах морских, и твои уста не уступят им улыбкой своей, а зубы белизной не уступят летящим облакам и чистому небу. И самые бесстыдные страсти вызывает во мне изгиб твоей нежной щеки. Зеленым было твое платье, золотая гривна была на нежной шее твоей, и пряди волос твоих были легче, чем бабочка, садящаяся на сладостный бутон яблоневого цвета.

Зелень и золото была ты, милая моя, и иссохшая земля не могла не возродиться под твоими стопами, зеленые побеги повсюду пробивались сквозь грубую корку зимнего покрова. Но искала ты — меня, измученного душой и телом. Ко мне шла ты, пока не оказалась так близко, что я ощутил тепло груди твоей над своим колотящимся сердцем. Твое прекрасное лицо смотрело на меня, и никогда не видел и не увижу я более взгляда, полного такой любви, дружбы и сочувствия, как тот, что вспыхивая в твоих теплых карих глазах, сковывая мое сердце и разум цепью более крепкой, чем хватка Духа Оленя.

О, сестра моя Гвенддидд! И хотя я не знал тебя доныне, мы двинулись навстречу друг другу, словно прошли рука об руку по мириадам поворотов того пути, который познал я со времени моего спуска в Иной Мир. Ты пришла ко мне, встала, ожидая, передо мной, и прекрасные твои карие глаза смотрели на мое измученное лицо с таким доверием и любовью, что сердце мое ослабло, и я чуть не упал без чувств.

Я видел прекрасных женщин при дворах и в замках королей бриттов и в местах еще более высоких. Я видел Крайруи, дочь Керидвен, Арианрод, дочь Дон, и Гвен, дочь Киурида, сына Кридона. Они прекрасны, прекраснейшие изо всех дев Острова Придайн. С наслаждением взирал я на их красоту, поскольку я — поэт и влюбленный, влюбленный во все прекраснейшие создания. Я спал в постели юной жены Эльфина маб Гвиддно и знал истому и соблазн — и ласки тоже, — которые наполняли меня такой всепожирающей страстью, о которой я не скоро забуду.

И несмотря на жестокую мощь этого знания, которое сжигает и пожирает, как огонь, пред которым все сущее распадается на элементы, я ведал и силу любви. Но любовь та была как гора для озера или волна для берега. Это была встреча, не единение.

Но теперь, моя Гвенддидд (ты возвращаешься ко мне, даже когда я всего лишь произношу имя твое — Гвенддидд, Гвенддидд!), твои карие глаза, и ласковая улыбка, и твои щеки с ямочками завели меня в темный коридор, которому нет ни конца, ни начала. Во все мое «я» вкралась любовь — сильнее той, что испытывал Кинон маб Клиддно к Морвидд, дочери Уриена, Касваллаун — к Флур, дочери Угнаха, и даже Друстан к Эссилт[91] среди стона волн на скалистом берегу Керниу. И я видел в твоих карих глазах, что и тебя с ног до головы переполняет такая же любовь. Я не ощущал ни боли, ни желания, которые чувствует мужчина, приближаясь к своей возлюбленной, просто нас обоих обволокло тепло, обернуло нас единым сияющим одеянием. Мы были едины плотью и духом — моя сестра Гвенддидд и я.