Кузнец нахмурится — он явно рассердился. — Гвин маб Нудд всегда и всюду встревал и насмешничал! Не напрасно трудился я, делая доску Исбидинонгила с золотыми и серебряными клетками, золотыми и серебряными фигурками. Нет кривды в работе мастера, и игра тоже должна быть правильной. Что будет в конце, когда сверкающие войска помчатся на битву при Ардеридде и Кад Годдеу, ныне не должно быть ведомо. Но до этого страшного дня все должно идти, как предписано, и правила должны соблюдаться. Нетерпелив Хозяин Дикой Охоты, требуя своего, но и ему придется ждать назначенного времени. Идем же со мной, мой Черный Одержимый!

За покрытой дерном кузней был вход, который я мельком приметил, подходя сюда. Он был врезан в огромный земляной курган, и по каждую сторону от входа стояли торчком четыре камня, тускло поблескивая в лунном свете шероховатыми боками. Те, что были по правую сторону от косяка, торчали из земли прямо и были угловатыми, словно копье Гофаннона, а те, что слева, были приземистыми, округлыми, похожими на яйцо. Именно на левом камне особенно блестел лунный свет, рельефно высвечивая его выпуклости и наполняя тьмой его углубления.

Окинув взглядом камень, я увидел, что все вокруг под луной слилось в серебристой гармонии. Днем мы видим буйство красок и движения, мысли наши взбудоражены, лают собаки, птицы поют, времена года сменяют друг друга. А сейчас, под луной, все было спокойно, все сливалось в голубоватой дымке и серебристый цвет царил повсюду, опустившись на мир заклятьем мирного единения. Цвета сохранились, но мы не видим их — только спокойное свечение. Так и с людьми учености, лливирион. Пусть смотрят где хотят — если им не хватает вдохновения, ауэна, они увидят лишь бледную внешность, а красота и суть останутся навсегда скрытыми от них.

В золотом сиянии солнца есть тепло и сила, что заражают мужей, заставляя их думать о походах, угоне стад и осадах, пирах, странствиях и приключениях, клятвах, похищениях и побегах с чужими женами. Есть время для всего этого, но кто не чувствует под вечер желания погрузиться снова в сладостную мягкость, отдохнуть на пуховых подушках? Золотые фигурки сверкают на доске для гвиддвилла, и ими будут делать ходы король и защищающие его фигурки, но доска, что была здесь до начала игры и останется после ее окончания, сияет только чистым серебром.

Теперь в небесах висела чистая луна, а под нами в широкой долине колыхался океан тумана, море спокойствия, в котором мирно и успокоенно плыл мой дух. Все вокруг меня было чисто и открыто — посеребренные деревья и травы, спящие звери уютно свернулись в своих норках мягкими пушистыми комочками, едва шевелясь во сне.

Гофаннон стоял, сложив на кожаном переднике свои могучие руки, у входа в Преисподнюю. Его прощальные слова были полны насмешливого презрения, которым он удостаивал меня во все время нашего разговора:

— Да будет твой путь не напрасен, человечек! Передай мой привет могильным духам, семью по семь — увидишь, спят ли они или бодрствуют!

Я нагнулся и вступил в узкий, черный, темный дом. Я увидел, что нахожусь в низком проходе, выложенном холодными плитами. В бледном свете луны, следовавшем по пятам за мной, я увидел, что по правую и по левую руку от меня лежат совершенно одинаковые двери. Я вошел в правую, заполз в маленькую каменную комнату, едва ли больше, чем барсучья нора. Измотанный после моих дневных приключений, я лег на утоптанную землю и собрался с мыслями.

Вскоре мое смятение и усталость ушли, когда события этого мимолетного дня угасли в утешительной безмятежности лунного величия. Я лежал на боку, не сводя глаз с грани камня, чтобы получше сосредоточиться. Сквозь щель над головой пробивался ясный луч лунного света, мерцая серебром на паутине, что висела на стене рядом со мной.

Меня всегда восхищала работа восьминогого умельца, вытягивающего из своего брюшка тончайшую нить для своей мерцающей сети. Он сидит в ее середине, от него расходятся прямые сухие дороги — как дороги Ривайна, — пересекаемые кольцевыми вязкими сеточками, которые подобны рвам, выкопанным для неосторожного врага. Его твердыня неприступна, как окруженная тройным рвом крепость на холме, крепость короля Придайна. И все же часто я видел, как под теплым утренним ветерком он и его друзья, их хрупкие дворцы, мерцающие, как обрывки шелка, летят с легким изяществом над колыхающимися травами летнего луга.

Я смотрел, мгновенно захваченный размышлениями о микрокосме паучьего королевства, покуда блестящая бусина влаги медленно ползла по одной из спиц колеса. Затем, пока я дивился, как король в середине ответит на это вторжение на его игровое поле, я заметил, что паутина на камне образовала светлый рисунок, отражавший более темную, скрытую тенью спираль. На камне был выбит извилистый лабиринт, огибавший природные выступы камня.

Оторвав взгляд от серебристой филиграни паутины, я принялся размышлять о спирали, вырезанной на камне Это было странно успокаивающе — следить за извивами рисунка, все время стремясь внутрь, пока мой взгляд наконец не упал на середину завитка. В этом было какое-то странное, недоброе спокойствие, словно из меня вытянуло всю силу и боль воли и меня волей-неволей затащило в самую середину, как коракль, что затягивает в Водоворот Пуйлл Керис, что между Арвоном и Моном.

Я увидел, что на левой, северной стороне было пятно лишайника, из которого сочился ручеек красноватой водицы. Я зачарованно смотрел, как коварная струйка течет по едва заметным бороздкам спирали, просачиваясь сквозь зеленую растительность, покуда не добирается до небольшой неровности на поверхности камня, с которой мерно капает красными каплями на землю рядом со мной.

Передо мной была тайна. Наверху простерлась правильная сетка — искусное изделие паука, под ним полускрытый круговой рисунок, выбитый, может быть, гномами в незапамятные года. Капля воды на паутине тоже очаровала меня. Ведь что есть этот маленький шарик, как не сам огромный мир, который открывается внимательному глазу в этом серебристом заточении? Вот она висит, словно в нерешительности, а в темноте за ней, в изгибе камня набухает другая, более темная, — кровь сочится из свежей раны.

Я встревожился. Прежде, войдя в чрево земли, я видел покой и отдых, теперь же меня терзало возбужденное желание знания. Теперь не скоро вернусь я к отдыху, которого всем своим существом жаждал мой измученный дух. При рождении моем было возложено на меня двенадцать наказов, двенадцать сокровищ, и еще одно, большее, предстоит мне найти, и двенадцать домов неба должен я пройти, прежде чем настанет мне час снова погрузиться в благословенный беспредельный океан, где некогда был моим поводырем мудрый Лосось из Длин Ллиу.

Была неправда, которую нужно было исправить, была мерзкая пропасть, чей зев был усеян кольями, готовыми пронзить неосторожного Но кто был этим хищником, охотником на жертву, и где скрыться? Мои мысли неслись путано и сбивчиво, пока вдруг я не услышал в душе спокойный голос, вешавший словно из глубины:

— Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!

Я узнал этот сладостный нежный голос, да и кто бы не узнал? Я уже не был одинок — со мной была та, чья любовь — чары, что сильны, как сомкнутые ряды копий ревнивого до славы войска, та, что была связана со мной так же тесно, как король со страной, которой он правит. Высоко в небесах, светя мне сквозь зубчатый вход моей мировой пещеры, торжественно плыла Вечерняя Звезда. Чист и бледен был луч ее света, текший ее сущностью, слившейся с моею, и еще чище и бледнее были белые руки и нежные бока моей Гвенддидд, когда она вместе со мной вошла в пещеру ночи. Ее смеющиеся глаза были коричневыми, как лесное озерцо, на щеках ее были веселые ямочки. Она не погрузилась в глубины Океана, но возродилась вновь ради меня. И когда она скользнула ко мне на шкуру вепря, мне стало так тепло, будто бы я сидел у очага. Она разрумянилась, круглогрудая, обняв меня руками, словно защищая, целуя меня и шепча мне в ухо.