– Он, сэр!
– Сам вызвался?
– Он столько раз хвастался своим ремеслом, что ему сам Бог велел показать, на что он способен.
На небе сияло солнце, но особого удовольствия от хорошей погоды, как и от своей победы, я не испытывал. Настроение было испорчено предстоящей казнью. В отличие от собравшихся здесь людей, сцена казни абсолютно не вызывала в моей душе ощущение праздника. Хотя казни в эту эпоху были своего рода спектаклями, с понятным для всех нравоучением: «будешь убивать, грабить или предавать – с тобой случиться то же самое». К тому же муки и страдания преступника в какой-то мере возвышали в своих глазах бедный люд, придавленный нищетой, бесправным положением и налогами.
Суть предстоящей процедуры была проста: преступник с петлей на шее, закрепленной другим концом за зубец замка, сбрасывался с крепостной стены, которая выступала в роли своеобразного эшафота. Предателей, со связанными сзади руками, сначала выстроили в ряд, а затем поставили на колени. Весь простой народ – старики, женщины и солдаты, сейчас теснились толпой на крепостной стене по левую сторону от преступников, в то время как правая сторона была предоставлена благородной части населения замка. Отдельно стояла графиня в окружении служанок и камеристки. Недалеко от них, с несколько потерянным видом, стоял ее возлюбленный. Чуть дальше находился я, со своими телохранителями и офицерами.
На лицах зрителей был написан живейший интерес к происходящему. Некоторые из солдат с нездоровым любопытством вглядывались в лица смертников, хотя знали этих людей не один месяц. Если с нашей стороны слышались, время от времени, отдельные реплики, то солдаты и челядь, сбившись в толпу, говорили громко, иные грубо шутили, не стесняясь и не боясь задеть чувства осужденных. Но как только палач закончил надевать петли на шеи обреченным на смерть и отошел в сторону, чтобы освободить место лучнику, взявшему на себя обязанности священника, наступила тишина. Парня выбрали на эту роль из-за того, что он когда-то был служкой в деревенской церкви. С торжественным выражением лица тот стал медленно обходить одного смертника за другим, читая короткую молитву о спасении души, а заканчивал фразой по-латыни, видно оставшейся в его памяти с того времени:
– Мир вам, дети мои! Аминь! – после чего давал целовать серебряное распятие, взятое им на время из замковой часовни.
Большая часть осужденных в ожидании смерти, настолько измучила себя мыслями о казни, что сейчас находилась в прострации, походя на бездушных кукол. Ко всему, происходившему вокруг них, они обнаруживали очень слабый интерес, захваченные всепоглощающей мыслью о смерти. Зато два из пяти итальянцев впали в другую крайность. Они громко и истово молились, прервавшись только для того чтобы с особой страстью облобызать распятие, после чего один продолжил свои молитвы, а другой же во всеуслышание стал просить господа Бога простить все его прегрешения. Еще один итальянец выделился из своих соотечественников тем, что не стал целовать крест, а вместо этого вскинул голову и, глядя мне прямо в глаза, крикнул:
– Я буду ждать тебя в аду, английский пес!
Это был тот самый часовой, которого был наказан мною за сон на посту, он же и стал организатором заговора.
За процедурой казни наблюдали не только мы, но и вся герцогская армия, привлеченная столь увлекательным для них зрелищем. После того как офицеры получили письмо от маркиза, наступило перемирие, благодаря которому войско герцога сейчас беспорядочно толпилось по другую сторону рва. Я смотрел на оживленные лица солдат противника и подумал, что для большинства ярким пятном в памяти останется именно сцена казни, на фоне ничем не примечательных трех недель осады.
Солдат, изображавший священника, обошел всех приговоренных и отдал распятие одному из своих товарищей. Затем подошел к первому из заговорщиков, возле которого уже стоял палач. Они помогли ему встать на ноги, после чего палач подтащил того к краю стены и выжидающе посмотрел на меня. Я махнул рукой. Казненный, стоя на краю высокой стены, очнулся от своего забытья и дико закричал. Сильный удар в спину оборвал истошный вопль. Новый крик не успел еще набрать силу, как петля, захлестнув шею, оборвала вопль. Тело с тяжелым шлепком врезалось в стену, пару раз подпрыгнуло на спружинившей веревке, после чего осталось висеть почти неподвижно, слегка покачиваясь. Толпа тут же качнулась к краю стены, а в следующий миг воздух взорвался от криков, свиста и грубых шуток. Я бросил искоса взгляд на юную графиню. Судя по ее порозовевшим щечкам и прерывистому дыханию, она была взволнована, но держала себя в руках, в отличие от ее служанок, которые выражали свои чувства с детской непосредственностью, громко ахая и всплескивая руками. Ее избранник старался выглядеть невозмутимо, но ему это плохо удавалось. Бледный как полотно, он учащенно дышал, часто сглатывая слюну.
В следующую минуту к краю стены подвели второго из приговоренных. На вид он выглядел отвратительно. Бледное лицо, по которому струился пот, запавшие глаза, очерченные черными кругами, подгибающиеся колени и крупная дрожь, сотрясавшая его тело. Не успел я поднять руку, как смертник неожиданно повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились, и я увидел клубящийся в глазах всепоглощающий страх, который ел его заживо. Он был уже не человеком, а живым трупом, только еще не осознал этого. Я махнул рукой. Потом еще,… И каждый раз воздух буквально взрывался от дикого рева возбужденной толпы.
После казни, собрав своих офицеров, я отдал ряд приказов, потом навестил раненых, проверил караулы и отправился в свою спальню с твердым намерением выспаться за все-то время, когда такой возможности не было. С мыслью, что если даже небо упадет на землю, и все вокруг будет рушиться, буду спать и счастливо улыбаться во сне, я стал раздеваться. Вдруг в дверь раздался легкий стук. «Что за черт, кого еще несет?». Подошел к двери.
– Кто там?
– Это я.
Отодвинув засов, я широко распахнул дверь. На пороге моей комнаты стояла графиня Беатрис ди Бианелло, закутанная в длинный плащ. Посторонившись, пропустил ее, затем закрыл дверь на засов. Пройдя к кровати, она скинула с плеч плотный плащ и осталась… в ночной рубашке. Если в прошлый раз она приходила купить верность и благонадежность своего капитана, то сейчас пришла как женщина к мужчине. Подойдя к ней, я осторожно положил ей руки на плечи, но уже в следующее мгновение мои губы впились в нежные губки графини. Дальше я мог вспомнить только урывками.
… Я целую ее лицо, ласкаю грудь, пока она не становиться упругой… Ее длинные стройные ноги обхватывают мои бедра и давят, вынуждая проникнуть в нее до конца. Замираю на какое-то мгновение, наслаждаясь, но нетерпеливый рывок ее бедер, заставляет меня снова начать движение. В какой-то момент нежность исчезает, на ее место приходит животная страсть.
… Мы лежим поверх смятых простыней. Одеяло с подушками на полу. Ее голова у меня на плече. Ласкаю ее сосок и шепчу ласковые слова,…
Вдруг она отстраняет мою руку и резким движением поднимается с кровати. Подойдя к столу, берет изящно выполненную фигурку распятого Христа. Перевалившись на бок, любуюсь ее изящной фигурой, стройными ногами и упругой полнотой груди. Но только я протянул руки к Беатрис, подошедшей к кровати, как она отшатнулась и произнесла:
– Поклянись сыном Божьим, Томас, что не расскажешь о нас никому и никогда! Клянись!
В следующую секунду у меня перед носом оказалось распятие. Несколько мгновений я критически разглядывал деревянный крест, с маленькой фигуркой изогнувшегося в смертных муках Христа, вырезанной из пожелтевшей от времени кости. Затем постарался придать серьезность лицу и вложил как можно больше торжественности в голос:
– Клянусь, моя госпожа! Клянусь Господом, создателем всего сущего, что о нас никто и никогда не узнает! Если преступлю свою клятву, то не стоять мне пред вратами в царство Божье!..
После того, как я закончил говорить и поцеловал распятие, она удовлетворенно кивнула, потом вернулась и поставила его обратно на стол. В нетерпеливом ожидании я снова протянул к ней руки, но она, не обращая на меня внимания. подняла с пола свою рубашку и стала ее надевать. Недоумевающий, я вскочил с кровати, но резкий жест ее руки красноречиво показал: не подходи!
