Джинджер Дик ни за что не желал татуироваться. Как у всех рыжих, у него была хорошая кожа, и он рискнул ею только ради возможности разбогатеть сразу.

Дело было так. Пришли они из плавания. Сняли, по обыкновению, комнатку втроем и заплатили вперед за месяц и закутили во всю.

Так прошло три недели. Однажды Джинджер раскапризничался и заявил, что будет весь день валяться в постели и отдыхать. Хоть раз в жизни он выспится, не слыша храпа старого Сэма и ругательств Питера.

Питер и Сэм ушли, а Джинджер заснул. Через час проснулся и отхлебнул из кружки глотка два воды (он выпил бы и больше, но вода оказалась мыльная — после бритья), выругался и заснул снова. Проснулся он только после полудня, разбуженный вернувшимися товарищами.

— Где вас черти носили? — справился Джинджер.

— У нас дела, — важно ответил Сэм. — Пока ты валялся, мы с Питером обмозговали недурное дельце…

— Да ну! Какое?

Сэм закряхтел и отвернулся, а Питер стал насвистывать что-то неопределенное.

— В чем же дело?

— Нам повезло, и дело само идет в руки, — начал Сэм. — При некоторой доле удачи и осмотрительности можно хорошо подработать. Даже Питер, наш Фома неверующий, и тот согласен со мной.

— Правда, — ответил Питер, — но если болтать встречному и поперечному, то…

— Но ведь нам нужен еще компаньон, Питер, и притом рыжий. В таком случае мы должны предложить Джинджеру это дело раньше, чем другому рыжему матросу.

Джинджер, не привыкший к такой сентиментальности, заподозрил недоброе. Он знал Сэма давно: тот вечно носился с самыми нелепыми проектами, и чем нелепее был проект, тем больше он был уверен в его осуществимости.

— Да говорите же! — Джинджер стал терять терпение.

Сэм сел к нему на кровать и заговорил шепотом:

— Дело в харчевне. То-есть, оно не лежит там, а сама харчевня и есть дело. В харчевне хозяйка, старуха, вдова, очень рыжая и очень приятная. Такую старуху каждый из нас не отказался бы… как это сказать… у-ма-те-рить.

— Ума… ума… как ты говоришь?

— Ну, уматерить. Ясно: мальчика можно усыновить, девчонку — удочерить, а старуху — уматерить. Кроме того, в харчевне есть хорошенькая голубоглазая девица, которую рыжий парень может укузинить.

— Стой! — заорал Джинджер. — Будешь ты говорить на языке порядочных людей или нет? Мне некогда выслушивать твои поэтические потуги.

— Хорошо. Мы с Питером были в одной харчевне. У хозяйки харчевни, рыжей старухи, был сын, — заметь, рыжий насквозь, — который четырнадцати лет от роду, стало быть, двадцать три года назад, ушел в море и пропал без вести. Старуха говорила нам, что она надеется, что он еще вернется, и она успеет его поцеловать перед смертью.

— Две недели назад ей снилось, что он вернулся с рыжей бородой, — дополнил Питер.

Джинджер молча стал одеваться.

— Что же, — сказал Сэм, — есть и другие рыжие матросы на свете. Не хочешь, мы найдем другого.

Джинджер не отвечал, но усмехался так ядовито, что Сэм вскипел:

— Нечего драть глотку! Ты прямо-таки копия этого рыжего сына: у него тоже голубые глаза, нос, как у всех людей, и рот тоже. Больше того, у него такой же шрам над левой бровью, как у тебя, только едва ли полученный в пьяной драке.

— Точь-в-точь, — подтвердил Питер.

Джинджер продолжал одеваться.

— Ладно. Но это, ребята, смахивает на мошенничество…

— Какое тут мошенничество? — завопил Сэм. — Это сущее благодеяние: мы возвращаем старухе нежно любимого сына. Это чистейшая филан… как ее… тропия, что ли? Мы сходим еще раз, узнаем все подробности татуировки рыжего сына и…

— Татуировки?

— Ну да, это же главный козырь всей игры. На левой руке у него был изображен матрос, танцующий джигу, на правой — пара дельфинов с фонтанами, честь-честью. На груди судно со всеми парусами, а на спине буквы Ч.Р.С., стало-быть, Чарльз Роберт Смит, его имя.

— Осел! Да ведь на мне нет не только корабля с дельфинами, но даже простой родинки.

— Нет, так будет, — возразил Сэм.

— Будет? Дудки с! Портить кожу синими болячками! Хотел бы я посмотреть на того, кто мне это предложит!

Приятели принялись доказывать Джинджеру, что кожа создана для татуировки, как ноги для штанов, что радость бедной вдовы будет неописуема, что Джинджер станет богачом и владельцем трактира и его старые друзья будут с уважением пожимать его руку и платить звонкой монетой, но ничто не могло пронять Джинджера. Он уперся, как бык, и ничего и слышать не хотел.

Но вечером, когда Сэм с Питером собрались навестить печальную рыжую вдову, Джинджер увязался за ними. По дороге он стал терять хорошее настроение, заметив, что его друзья при виде каждого встречного рыжего матроса начинали разбирать его по статьям.

В харчевню они его не пустили, позволив лишь подсматривать в щелку двери. Он видел, как они беседовали с хозяйкой и хохотали с хорошенькой девушкой; а он, скрежеща зубами, два часа проплясал на холоде у дверей "Голубого Льва".

Наконец они вышли, очень веселые. Питер был украшен белой розой, перед тем болтавшейся на груди рыжей девицы.

Джинджер многое хотел бы им сказать, но Сэм заявил, что им некогда, они собрали все решительно сведения и торопятся разыскать одного сговорчивого рыжего матроса, по имени Чарли Бутс.

Это сразу сбило спесь с Джинджера, и они прямехонько направились в пивную промочить пересохшие от разговоров глотки. Выпили, потом еще выпили и еще. После двенадцатой кружки Джинджер размяк, публично покаялся в своих грехах и пожелал выпить с Сэмом кубок примирения. За ним последовала кружка дружбы и стакан союза из чистого рома. Поэтому, когда речь зашла о татуировке, Джинджер объявил, что татуироваться должен каждый порядочный моряк. Он до того разошелся, что Сэм должен был дать ему торжественную клятву, что в ту же ночь его татуируют.

Домой они шли посередине улицы, обняв друг друга за шею. Но вскоре Джинджер остановился и стал кричать:

— Полисмен! Караул! Я потерял шею Сэма!

Питер с большим трудом довел его до дому и уложил спать.

Наутро Джинджер проснулся от страшной боли. Голова трещала, язык горел, грудь спирало тисками и дышать было нечем.

Перед ним стояли Сэм, Питер и незнакомец с усами.

— Потерпи, Дик! — успокаивал Сэм. — Все идет отлично!

— У меня голова лопается и всю грудь колет булавками!

— Иголками! — поправил незнакомец с усами. — Только иголками. Булавки не годятся для такого дела.

Джинджер взглянул на свои руки, вскочил и бросился на незнакомца с явным намерением прикончить его, но был вовремя пойман и положен на пол. Здесь ему терпеливо объяснили, что незнакомец — лучший татуировщик в мире, настоящий художник своего дела, и что вообще Джинджер напрасно беспокоится: он же сам вчера требовал немедленной татуировки.

— Как, уже все сделано?

— Ну, нет, еще не все, — ответил Сэм.

Джинджер полчаса изощрялся в определении наружных и внутренних качеств татуировщика, а также его близких, и это его немного облегчило, а когда тот в ответ заметил, что работать на Джинджеровой коже одно удовольствие, сдался и позволил продолжать операцию. Дальше он так разошелся, что и сам пожелал учиться этому искусству, и, когда Сэм отвернулся, всадил ему иглу в зад. Игла сломалась. Сэм закричал, а Джинджер удивленно сказал:

— Работать на твоей коже, Сэм, одно удовольствие.

Три дня разрисовывали Джинджера и три дня он не знал, выживет он или нет, но когда его наконец натерли мазью, от которой рисунок сразу потемнел, и объявили, что все кончено, — он решил, что выживет.

Затем начались сложные репетиции будущего поведения Джинджера. Сэм ходил, приседая и изображая вдову, а Питер визгливо хохотал, подражая рыжей кузине. Они репетировали первое появление Джинджера, и тот всякий раз срывался, пытаясь вместо дружеского рукопожатия обхватить Питера за талию и распуская слюни.

— Завтра мы пойдем в харчевню последний раз, — объявил Сэм. — Мы сказали, что уезжаем, и в самом деле так и сделаем, устроив тебя при матери и кузине…