Горделивое, великолепное здание, в котором целые столетия перед тем пребывали высокие князья церкви (это время в насмешку названо «Вавилонским пленением пап»), в настоящее время превращенное в казармы, стоит близ Роны на высоком известковом утесе, а рядом с ним кафедральный собор с мавзолеем Иоанна XXII и простым, сравнительно бедным памятником прямодушного Венедикта XII. На самом конце выступа утеса был разбит сад в миниатюре, с дерновыми скамейками и беседками, в котором в летнее время обыкновенно отдыхал папский легат. Густая изгородь из козьего листа (caprifolium) и боярышника защищала его от любопытных взглядов. В настоящую пору и кусты, и деревья стояли без листьев, покрытые снегом, и сквозь ветви свистел резкий ветер.

В тот момент, когда Дюбур проходил мимо дворца, наружная дверь его отворилась и на улицу вышел хорошо одетый молодой человек.

При виде этого человека наш герой внезапно переменился в лице и точно прирос к земле, пораженный как громом.

— Боже мой, — пробормотал он. — Он самый! Неужели мертвые воскресают?

Незнакомец взглянул вскользь на Дюбура, однако, по-видимому, не признал в нем знакомого человека, потому что, не оглянувшись на него ни разу, он пошел скорыми шагами по улице и вскоре очутился уже в конце ее, тогда как Дюбур все еще не трогался со своего места.

— Если это действительно он, то я пропал, — продолжал Дюбур свой монолог, — тогда ничего не остается больше делать, как только возможно скорее убраться из города. Но тогда на меня падет подозрение, что я… Тише! — перебил он сам себя, боязливо озираясь, точно опасаясь, чтобы кто-нибудь его не подслушал. — Еще ничего не потеряно; посмотрим, куда он идет, и горе ему, если я встречу его в другой раз.

Дюбур говорил это, идя по улице, чуть не бегом, и повалил какую-то помешавшую ему старуху, ругавшую его вдогонку.

Однако ему не удалось догнать незнакомца. Правда, этот последний показался еще раз, но на одну секунду, и затем исчез за углом. И все старания Дюбура разглядеть незнакомца среди толпы, наполнявшей улицы, так как был полдень, остались тщетны.

— Проклятый случай, — говорил он сам с собою. — Я думал, что негодяй давно сгнил, а он опять попался на моей дороге! Во всяком случае, он меня не узнал, иначе его поразило бы мое появление. Хоть это отчасти утешает меня за испуг, испытанный мной от неожиданной встречи… Зачем ему быть у легата? Черт его знает! Разве попытаться возвратить свое имущество и разыскать того, кто сделал у него самовольный заем! Ха, ха, ха! Ну, пусть подождет немножко!

Молодой человек громко засмеялся.

Во время своего монолога он дошел до своей улицы и был уже недалеко от своего дома, когда вдруг остановился и, приложив палец ко лбу, воскликнул:

— Право, хорошая мысль! Я сначала удостоверюсь, не обмануло ли меня случайное сходство, а это я разузнаю, где нужно, вернейшим образом. Итак — туда!

Он тотчас же вернулся по прежней дороге и вскоре очутился перед папским дворцом.

Здесь он попросил часового провести его к камердинеру легата, которому должен передать известие. Его просьба была исполнена.

— Почтеннейший, — обратился молодой человек к слуге, кладя ему в руку золотую монету, — дело об закладе, который вы можете помочь мне выиграть, сказав слова два.

— Это смотря по делу, — возразил камердинер, задобренный полученным вознаграждением. — Если то, что вы желаете от меня узнать, не будет против моих обязанностей, то…

— Не думаю, — перебил его, улыбаясь, Дюбур, повертывая в руках другую золотую монету. — Я желал бы только знать имена тех особ, которые сегодня имели честь представляться его преосвященству.

— Только-то? — спросил с удивлением камердинер.

— Только! Ну что же, можно узнать?

— Но для чего же, собственно, вам нужно знать?

— Я же говорил вам, любезный, что дело идет о закладе, который мне хочется выиграть.

Камердинер колебался, бросая жадные взгляды на золотую монету, все еще вертевшуюся в руках посетителя.

— Ну так как же? — спросил последний несколько нетерпеливо.

— Гм, это, собственно, служебная тайна. Если…

— Ну вот еще! Стоит ли затрудняться из-за каких-нибудь двух слов, — настаивал Дюбур, исполненный ожидания.

И вместе с тем золотая монета проскользнула в другие руки.

Это так подействовало, что у камердинера вдруг развязался язык и всякие сомнения исчезли.

— Хорошо… только для вас, — сказал он, хотя молодой человек был совершенно незнаком ему. — Кроме того, я надеюсь, что вы не станете говорить, от кого вы получили сведения…

— Клянусь вам, — перебил его нетерпеливо Дюбур. — Только, пожалуйста, поскорее!

— Так, сначала его преосвященство, господин архиепископ; потом господин аббат Сестили; а четверть часа тому назад один неизвестный мне господин…

— Как его звать, как его фамилия?! — торопил Дюбур почти тревожным голосом.

— Погодите, пожалуйста, минутку… дайте сначала припомнить… какая-то странная фамилия… вспомнил — Вьендемор[4].

Дюбур боялся вздохнуть, его сердце билось так сильно, что он почти слышал его биение, и его возбужденное состояние, доведенное до крайности медленностью камердинера, исчезло как по мановению волшебного жезла, и от радости, что он услышал не то имя, которого он так страшился, он довольно громко воскликнул:

— Слава Богу! Это… не он!

Камердинер глядел на него изумленно, испуганно; в эту минуту он в самом деле подумал, что он сделал что-то очень нехорошее.

Молодой человек, заметив свою ошибку и догадавшись о происходившей в душе камердинера тревоге, прибавил улыбаясь:

— Не бойтесь за себя, мой друг! Мои слова относились только к закладу, который я теперь выиграл. Примите мою искреннюю благодарность и… эту безделицу. Прощайте!

Попавшая в руки камердинера третья золотая монета до того обрадовала его, что он не мог не крикнуть вслед быстро удалявшемуся Дюбуру:

— Благодарю вас! Если вам понадобится еще узнать что-нибудь, то я к вашим услугам!

Но Дюбур ничего уже не слыхал. Он выбежал из папского дворца, раскрасневшись от радости и с облегченным сердцем, и очутился на улице, даже хорошенько не сознавая этого.

— Благодарение дьяволу!.. Это не он!.. Меня обмануло сходство! Опасность счастливо миновала, и я спасен!

Произнося эти отрывочные фразы, он сильно спешил к своему далекому жилищу.

Пока наш герой ходил в имение Минса узнавать, куда делась семья его будущего тестя, Альмарик, как мы видели, вернулся домой. Скажем несколько слов о нем и о его семье.

Честный столяр принадлежал к числу тех немногих людей, которые действительно и глубоко были проникнуты чувством страха Божия и у которых поговорка «трудись и молись» не вертелась только на языке, а во всякое время применялась и к делу. Нельзя сказать, чтобы он был человек «набожный», как можно было бы судить по увещаниям, с которыми он обращался к Дюбуру. Совсем нет! Альмарик терпеть не мог на каждом шагу призывать имя Божие, направо и налево сыпать назидательными изречениями из Священного Писания, и из-за наружной набожности бросать работу, как это обыкновенно делают ханжи. Его Бог жил в его сердце, он молился ему втайне и выражал свою набожность честной, безупречной жизнью. Столяр посещал церковь, только когда позволяло время, не занятое работой. Но тогда, какова бы ни была погода, она не могла мешать ему преклонять колени у священного алтаря и молиться от всего сердца.

Жена Альмарика была такого же нрава и такого же образа мыслей, была единодушна с ним во всех отношениях. Но, по женской природе, она в то же время строго держалась внешних форм, обрядов, которые Альмарик, по ее мнению, не исполнял достаточно аккуратно и пунктуально. Впрочем, она была образцовой женой и отличной хозяйкой, прекрасно умевшей распорядиться своим добром. Несмотря на скудные средства, какие мог уделять ей на хозяйство муж, всегда очень туживший об этом, госпожа Альмарик всегда умела уберечь хоть безделицу — денежку на черный день, как она говорила, — но не в ущерб семье. В ее хлопотах и заботах ей усердно помогала ее единственное дитя, Августа, и много облегчала тяжелые и в то же время приятные обязанности хозяйки дома.