Лейтенант Пайер. — «Тегеттхоф» во льдах. — Английская экспедиция капитана Нэрса. — «Алерт» и «Дискавери». — Что стало со Свободным морем доктора Хейса.

Бравые офицеры австрийских военно-морских сил, господа Юлиус Пайер[90] и Карл Вайпрехт[91], уже попытавшие счастья в северных водах, предложили новый проект большой полярной экспедиции. Случилось это в 1872 году. В идеале они хотели открыть путь к полюсу, но более практической целью путешествия являлось исследование морей и земель к северо-востоку от Новой Земли, при случае они рассчитывали пройти этим путем к Берингову проливу. Правительство предоставило им «Тегеттхоф»[92], прекрасный корабль водоизмещением в двести двадцать тонн с паровой машиной мощностью в сто лошадиных сил, великолепно приспособленный к плаванию, которое ему предстояло. Сначала он должен был идти под парусами, дабы поберечь уголь, необходимый для преодоления сопротивления паковых льдов. На борт поднялись двадцать человек, не считая восьми собак, предназначенных для санной упряжки.

К сожалению, корабль ожидала плачевная участь. Он вышел из Бремерхафена и уже 20 августа к северо-востоку от Новой Земли попал в ледовый плен, из которого ему не суждено было вырваться!

Итак, экспедиция застряла в точке с координатами: 76°22′ северной широты и 62°3′ восточной долготы. Вскоре огромный ледовый массив, сковавший корабль и его команду, под давлением льдов и воздействием течений начал медленный дрейф на север, что стало характерной чертой этого тяжелого и неудачного похода. 2 октября «Тегеттхоф» вместе с окружавшими его ледяными глыбами пересек 77-ю параллель.

Для зимовщиков началась жизнь, полная страхов, которые удваивали усталость и тревогу и удесятеряли безжалостность стихии. По меньшей мере один раз в день, а вернее — каждые двенадцать часов, поскольку полярная ночь окутывает мраком эти края, сжатие льдов, такое же мощное и неожиданное, как землетрясение, приводило в движение поверхность паковых льдов. Лед грохотал, гремел, лопался и трещал с диким и чудовищным шумом. Бывали моменты, когда торосы, сдавленные со всех сторон, громоздились друг на друга, угрожая раздавить корабль то справа, то слева, то спереди, то сзади; порой образовывались огромные трещины, где плескались волны, готовые поглотить все и вся. Когда наконец судороги ледяного поля стихали, наступал более или менее продолжительный период затишья, после которого стихия разыгрывалась с новой силой. Людям грозила опасность оказаться раздавленными вместе с судном или утонуть в случае эвакуации, поэтому они построили просторный снежный дом и постепенно приспособились к своему двойственному положению, полному непрерывных тревог. Они установили в нескольких местах склады с провиантом, тщательно упаковали инвентарь и держали сани наготове; день за днем протекал в напряжении и ожидании — моряки переходили то с корабля в дом, то обратно, а иногда покидали и тот и другой, чтобы спасти свое имущество; в любую минуту они могли бы отправиться по арктической пустыне в путь, конец которого никто не смог бы предсказать.

И сверх всего — жестокий мороз. Разница температур между внутренними помещениями корабля, где постоянно горела печка, набитая углем, и наружным воздухом достигала порой 80°. Стоило только открыть дверь, и в каюты врывался вихрь белесого пара; вошедшего окружало настоящее облако, и если падала хоть капля воды, она моментально превращалась в лед даже около печки. Если вошедший приносил книгу и тут же открывал ее, то со страниц валил дым, словно они горели. Иногда верхний слой воздуха в отсеках разогревался сверх меры; тогда моряки, если позволяла погода, раздраивали люк, который вел на верхнюю палубу, и воздух устремлялся в небо, словно столб дыма из печной трубы, постепенно растворяясь в холодной атмосфере.

Двадцать второго января судороги прошли по ледяному полю, вся его масса настолько резко раскололась, и притом по всем направлениям, что путешественники уже решили: настал их последний час. Но вот вернулись тишина и спокойствие; а несколько часов спустя все вокруг опять грохотало и гремело, отдаваясь в корпусе корабля, как в деке музыкального инструмента. Снова вахтенный офицер поднял тревогу: «Свистать всех наверх!», и снова все вскочили, похватали рюкзаки и ружья и без оглядки высыпали на палубу.

Девятнадцатого февраля на минутку выглянуло растерянно-бледное солнышко. Корабль, по-прежнему дрейфуя, находился уже на семьдесят восьмом с четвертью градусе северной широты. Солнце только наполовину показалось из-за горизонта, но тем не менее его ласковые лучи наполнили надеждой исстрадавшиеся сердца несчастных зимовщиков. Немного света — то было возвращение к жизни! Еще чуть-чуть, и наступило, принеся свои «прелести», лето — самая неправдоподобная изнанка заполярной зимы. Во-первых — всепроникающая, вездесущая сырость, которая портит все ржавчиной и плесенью; во-вторых — невероятный избыток такого долгожданного света, вызывающего опасные воспаления глаз. Лето напролет моряки прилагали титанические усилия, чтобы освободить судно. Они пустили в ход все, что только могли: кирки, топоры, пилы, слабые человеческие руки, неотразимую силу пороха… Но увы! Их усилия были тщетны.

Тем временем ослабевший в феврале дрейф снова набрал силу. 19 августа «Тегеттхоф» находился в точке с координатами 79°29′ северной широты и 61°31′ восточной долготы. Вскоре продвижение на север еще ускорилось.

Тридцатого августа раздался вдруг крик марсового: «Земля!» В мгновение ока все оказались на палубе, даже больные вскочили, словно подстегнутые этим криком. То был день важнейшего открытия в Арктике. Суша, так неожиданно появившаяся перед изумленными путешественниками, тут же получила от главы экспедиции имя его государя и стала называться Землей Франца-Иосифа.

В конце сентября «Тегеттхоф» оказался на широте в 79°58′ — самой северной, что ему удалось достигнуть вместе с льдиной. И австро-венгерская экспедиция во второй раз зазимовала во мраке полярной ночи. Стояли жестокие холода. Порой температура опускалась ниже 38° по Реомюру (минус 47,5° по Цельсию). Но постоянные подвижки льдов на этот раз уже меньше тревожили моряков. К несчастью, в зиму 1873 / 74 годов вовсю разыгралась цинга.

В 1874 году солнце появилось 24 февраля. К сожалению, возвращение света омрачилось глубоким трауром. Механик Криш, стоически переносивший ужасные страдания, умирал от цинги.

Десятого марта лейтенант Пайер отправился на санях по вновь открытым землям в сопровождении шести человек и трех собак. Трескучий мороз достигал минус 40° по Реомюру, или минус 50° по Цельсию.

«Наш великолепный ром, — вспоминает лейтенант Пайер, — потерял свое сногсшибательное действие; на наши глотки он производил теперь не большее впечатление, чем молочная сыворотка.

Хлеб стал твердым как кирпич, а потому десны и язык начинали кровоточить вскоре после начала еды. Если кто-нибудь решался закурить сигару, то она быстро гасла от соприкосновения с ледяными иголками длиной в дюйм, что покрывали наши бороды; что касается трубок, то даже самые маленькие промерзли до самой сердцевины… Принято считать, что тепло делает человека вялым и ленивым, в то время как холод закаляет и возбуждает. Но это утверждение никак не относится к полярному морозу. Если он что и возбуждает, то только пассивность. Человек словно пьянеет; челюсти немеют, будто их сводит, и каждое слово дается ценой большого усилия. Движения становятся неуверенными, ощущения притупляются, как у сомнамбул.

Даже полярные животные большей частью стараются избежать, насколько возможно, самой жестокой стужи, они или мигрируют, или зарываются в хорошо защищенные берлоги, где погружаются в зимнюю спячку. Даже рыбы, которых можно встретить в маленьких пресноводных озерцах у побережья, полностью промерзают вместе с водой и отходят от оцепенения только во время оттепели. При всем при том воздух приобретает необыкновенную сухость; табак сам по себе крошится на мелкие частички; все это не мешает непередаваемому ощущению постоянной сырости, происходящему от тончайшей снежной пыли, с тихим своеобразным шумом наводняющей светящийся воздух… Дерево становится столь плотным, что строгать его так же трудно, как кость. Масло, стремящееся растаять в тропиках, становится твердым, как кремень. Мясо не режется, только рубится, а его волокна смахивают на деревянные; ртуть же хоть в ружье заряжай вместо пули… Даже веки покрываются во время сна ледяной корочкой, и приходится долго растирать глаза, прежде чем их открыть. При 30° по Реомюру (минус 37,5° по Цельсию) испарений от глаз вполне достаточно, чтобы защитные очки помутнели и покрылись инеем, словно окошки в домах… Европейцы плохо переносят полярные морозы. Нос, губы и руки в конце концов распухают и покрываются как бы еще одним кожным покровом, который трескается и при малейшем ветерке нестерпимо болит. Иногда, стоит только не уследить, как нос и руки после обморожения приобретают фиолетовый оттенок, от которого не избавляют самые усиленные растирания; необычайная чувствительность пораженных частей тела даже через многие годы дает о себе знать во время изменений погоды.