Чтобы представить это зрелище, не хватит самого преувеличенного воображения. Площадка в форме полуэллипса, служившая то ли общей постелью, то ли местом всеобщих трапез, насчитывала не больше семи футов в длину и шести — в ширину; что ж, считая детей, на ней размещалось четырнадцать человек, включая и мою персону.
Светильники — “котлуки”, горели ровным пламенем высотой в шестнадцать дюймов[76]. На полу распластали четверть замороженного тюленя, затем порезали его и немного подкоптили кусками от десяти до пятнадцати фунтов. Вождь клана Метек сердечно пригласил меня отведать местный деликатес. Но мне вполне хватило одного взгляда на это изысканное блюдо. Так что я отужинал остатками мороженой печенки, которую предусмотрительно захватил с собой; обливаясь обильными ручьями пота, я разделся, как и все остальные. Затем я расположил свои утомленные кости у ног госпожи Айдер-Дак, хозяйки этого жилища; слева примостился ее ребенок, а теплой подушкой мне служил урчавший живот господина Метека; вот в такой уютной постели, которая предоставляется только самым почетным гостям, я сладко уснул.
Солнце стояло уже высоко на следующее утро, когда я проснулся. Госпожа Айдер-Дак соблаговолила подать мне завтрак в постель. На чашке из вогнутой кости дымился отборный кусок вареного китового мяса! Я не видел, каким образом его приготовили: я много бродил по белу свету и не имел никакого желания вникать в кулинарные тонкости. Как всегда, не страдая от отсутствия аппетита, я уже дотронулся до желанного подношения, но вдруг увидел как хозяйка, манипулировавшая у соседнего “котлука”, видимо, в качестве шеф-повара, проделала некую операцию, которая меня остановила. Когда я к ней обернулся, она держала в руках чашку, подобную той, в которой принесли мне завтрак (видимо, такая посуда служит для разных целей на эскимосской кухне), только что преспокойно вытянув ее из-под своих одеяний; затем она погрузила ее в котел с супом и извлекла оттуда копию того очаровательного куска, что лежал на моем блюде. Впоследствии я узнал, что подобная утварь применяется для различных целей, и когда нет экстренной необходимости ставить ее на стол, ею пользуются для… я не осмелюсь сказать для чего!
Для эскимосов не существует вопроса о нечистоплотности. Эта черта является неотъемлемой частью народов Крайнего Севера; происходит она не из-за присущей им небрежности в приготовлении пищи и крайней скученности, а от зверского мороза, постоянно препятствующего гниению и предупреждающего нежелательные последствия скопления собак и людей. Они и в голову не берут возмутительные для разума и ощущений цивилизованных людей вещи.
Я мог бы изложить еще немало подобных довольно отвратительных подробностей, но ограничусь только более-менее выносимыми деталями…
…В течение лета 1854 года я отправил несколько отрядов на разведку местности вокруг залива, пленившего наш корабль. Самой значительной была экспедиция Мортона и гренландца Ханса. Лето пролетело мгновенно, так и не разблокировав наше судно, и зиму 1854–1855 годов мы провели, скованные теми же льдами, что и в прошлом году. Эта зимовка подвергла нас еще большим испытаниям, чем предыдущая. К несчастью, двое наших товарищей скончались, а Ханс сбежал. Апрель и май не принесли никаких изменений. В июне мы осознали необходимость покинуть бриг. Уже не оставалось времени для сомнений и колебаний. Как подготовить к долгому и опасному путешествию шлюпки, столь хрупкие, перегруженные и ветхие? Оправдают ли они наши надежды увидеть их на плаву? Эскимосы, полюбившие нас, пришли на помощь. Мой лучший друг Метек навалил целую кучу убитой дичи, словно нам предстояло питаться вечно. Его жена плакала у входа в мою палатку, утирая слезы птичьими перьями…
…После страшной бури три наших ялика: “Вера”, “Надежда” и “Эйрик Рыжий”, уж не знаю с помощью какого бога, добрались 22 июня до острова Нортумберленд. 24 числа мы проделали немалый путь, но после шестнадцати часов непрерывной работы наши силы иссякли. Дневной рацион сводился теперь к шести унциям хлебных крошек с огромным, величиной с орешек, кусочком сала. К счастью, в нашем распоряжении оставался немалый запас чая. На следующий день скорость движения еще уменьшилась, а силы все убывали. Отрадно было только то, что исчез и аппетит! Кулебяка из сала и хлеба, орошенная чайком, убивала чувство голода… А меж тем огромная масса дрейфующих льдин, вращаясь веретеном, начала неумолимо надвигаться, как пресс, на льдину, служившую нам временным пристанищем. Приведенная в движение, она, в свою очередь, напоролась на скалу. В следующее мгновение начался страшный хаос. Люди автоматически заняли свои посты, стараясь спасти шлюпки. В какой-то момент я потерял всякую надежду на спасение. Льдина, на которой мы находились, раскололась; лед треснул, разбился на множество частей, начавших беспорядочно громоздиться друг на друга. Хотя мы и привыкли без страха смотреть в лицо смерти, собрав все свое мужество перед лицом опасности, ни один из нас не смог бы вспомнить, каким чудом мы вскоре оказались на плаву. Скажу только, что в невообразимом грохоте, который заглушил бы оркестр из тысячи мощных труб, а не то что голос человека, наши скорлупки приподняло, закачало и бросило, словно мячики, в кипевшее ледяное месиво…
…Одиннадцатое июля, мыс Диггс… 21-е — мыс Йорк… Срочно нужно переставить наши лодки на полозья. Но влажная погода и полуголодный рацион ослабляют нас с каждым днем; вернулась одышка, а ноги распухли так, что мы вынужденно разрезали сапоги и замотали их в парусину. Но самый тревожный симптом — это почти полная бессонница. Только сон мог избавить нас от изнурительных мучений… Больше сна — больше надежды на спасение!
Истощенные тяжелым трудом, голодом и нескончаемым невезением, мы вдруг заметили неподалеку дремавшее на дрейфующей льдине животное. Точнее говоря, то была нерпа, но столь огромная, что я принял ее за моржа. Я подал сигнал своим людям, и, дрожа от лихорадочного нетерпения, мы начали подкрадываться к зверю. Когда мы приблизились вплотную, возбуждение матросов достигло такой степени, что они не могли уже слаженно грести. Нерпа очнулась и обратила на нас внимание, когда мы были уже на расстоянии ружейного выстрела. Я до сих пор ясно помню отразившееся на исхудалых лицах моряков отчаяние и горе, когда они заметили движение животного — от его смерти зависела жизнь каждого из нас! Решив, что дистанция между нами и нерпой уже достаточна для нанесения смертельного удара, я конвульсивно сжал кулак, что было условным сигналом для Петерсена; но стрелок, парализованный волнением, никак не мог удержать цель на мушке. Нерпа, приподнявшись на передних плавниках, разглядывала нас с беспокойством и любопытством, но готовилась уже нырнуть в воду. Наконец раздался выстрел; сраженный зверь упал прямо рядом с водой, настолько близко, что море омывало его голову, свесившуюся с края льдины.
Еще не веря в удачу, я хотел было добить его еще одним выстрелом, но об этом не могло быть и речи. Моряки, забыв о дисциплине, дико заорали и навалились на весла, устремившись к жертве. Загребущие, жадные руки схватили ластоногого и вытянули груду живительного мяса в более надежное место. Матросы словно сошли с ума; я никогда не думал, что люди настолько могут настрадаться от голода. Размахивая ножами, они носились вокруг добычи, смеясь и плача одновременно. Пять минут спустя кто-то облизывал пальцы, обагренные свежей кровью, другие судорожно глотали длиннющие полоски сырого жира.
Забыв о всякой опасности, мы расположились посреди огромной льдины и вечером, пожертвовав частью обшивки “Эйрика Рыжего”, предались разнузданному пиршеству.
Закончились наши страдания!
Первого августа мы были у Пальца Дьявола — обычного поля битвы китобоев. И вот мы уже у архипелага Дак, а обойдя с юга мыс Шеклтон, мы начали готовиться к высадке.
Материковая твердь! Суша! Какое счастье вновь ощутить ее под ногами! С какой любовью, с каким почтением мы приветствовали ее! Немного времени ушло на поиски удобной бухточки и на взаимные поздравления; мы вытащили наши многострадальные скорлупки на берег и предались блаженному отдыху. Два дня спустя туман окутал все вокруг, а когда он растворился, мы уже гребли дальше неподалеку от Каркамонта.
