Я посмотрел на него суровым, твердым взглядом.

— Но можем узнать, — сказал я.

— Узнать? Как?

— Ну, — сказал я, — вы можете взять эту суку за горло и давить, пока она не скажет. Это должно сработать.

Предложение им почему-то не понравилось, так что я продолжал:

— Или же вы можете сходить и спросить Стримона, если думаете, что так проще. Лично я бы попытал удачу с Бландинией.

Они некоторое время поразмыслили над вариантами.

— Ладно, хорошо, — сказал Хвост. — Жди тут, мы скоро вернемся.

Они ушли тем же путем, каким и пришли, а поскольку мне было нечем заняться, я занялся плечом барашка по-этрусски. Он был не плох, только остыл.

У Бландиния по сравнению с прошлым разом самоуверенности поубавилось; она пребывала в совершеннейшей ярости, но при этом была страшно напугана. Думаю, она поняла, что повара не настроены шутить. С чего она так решила, я не знаю, хотя, возможно, гигантские пальцы Хвоста, сжимавшие ее горло, могли и навести ее на определенные подозрения.

— Вы рехнулись, — сказала она несколько сдавленным голосом. — Вы все. Если вы немедленно не прекратите, вы покойники.

Я, конечно, тут же перепугался, но, к счастью, Александр с Хвостом не были такими трусами, как я. Но я никогда и не утверждал, что я храбрец.

Совсем наоборот.

— Говори, где он, — сказал Александр. — А то голову оторву.

Вы знаете, мы то и дело что-нибудь такое говорим: я тебе башку оторву, я вобью тебе зубы в глотку, я тебе глаз на жопу натяну, но на самом деле эти выражения означают обычно примерно следующее: наверное, я смогу причинить тебе некоторый ущерб, а с другой стороны, может, и не смогу. Но когда эту фразу произносил Александр, становилось совершенно очевидно, что он именно так он и сделает. Ему было достаточно кивнуть, чтобы Юлиан чуть напрягся, сломал ей спину, крутанул — и долой голова, как печать с горлышка. Мне даже стало нехорошо, но за развитое воображение приходится платить.

Так или иначе, суть она уловила.

— Нет, послушайте, — сказала она с куда меньшим апломбом. — Я бы сказала, если б знала, но я не знаю. Правда, не знаю. Да и с чего бы ему мне говорить? Мне не нужно это знать, а в его деле вполне разумная предосторожность — чем меньше людей что-то знает, тем лучше. Стримон, может, и туповат, но на это у него мозгов хватает.

Похоже, она говорила правду, но я хотел услышать другое.

— Она врет, — сказал я. — Конечно же, она знает, она же из тех, кто вечно хочет все знать в подробностях, просто на случай, если нарисуется возможность. Надавите чуть посильнее и она все расскажет, точно вам говорю.

Хвост засомневался, но слегка усилил хватку; на мгновение я испугался, что он перебрал, потому что глаза у нее вылезли из орбит, она издала неприятный булькающий звук и задергалась.

— Хорошо, — прохрипела она. — Хорошо. Отпусти меня, Бога ради.

Я кивнул — подумать только, командую тут, что твой стратег — и Хвост ослабил нажим, чтобы она смогла вдохнуть.

— Итак? — сказал я.

— Я только предполагаю, — просипела Бландиния, — но у Стримона малина на Долгой улице, как раз за дубильным двором. Больше мне ничего в голову не приходит.

Хвост нахмурился.

— Который дубильный двор? — спросил он. — Там их два.

— Что? — она пыталась пропихнуть воздух через горящее горло. — Я не знаю, я даже не была там, только слышала, как другие про это говорят. Место на Долгой улице, сразу за дубильным двором — вот все, что я знаю. Правда.

Я чуть не расхохотался.

— И это все, на что ты способна? — спросил я.

— Пожалуйста, отпустите. Скажи ему отпустить меня, я не могу вдохнуть.

Лицо ее приобрело странноватый цвет, и я подумал, что она должна быть холоднее Альп зимой, чтобы продолжать врать так близко к смерти.

— Отпусти ее, — сказал я. — Она говорит правду. Совершенно бесполезную, но больше она не знает.

Александр скривился и кивнул Хвосту (откуда взялась эта цепочка подчинения? — промелькнуло у меня в голове) и тот чуть-чуть развел свои огромные пальцы.

— Ну, — сказал я. — И что же нам с ней делать?

Было совершенно очевидно, что от этих двух никаких разумных предложений ожидать не приходилось. Прирожденные ведомые, оба. Стало быть, это мне предстояло выдвинуть блестящую идею. Ненавижу это дело.

— Мы возьмем ее с собой, — сказал я.

Александр засомневался.

— А что, если она завизжит и поднимет переполох? — сказал он. — Люди начнут пялиться, а нам не нужны неприятности.

И тут Аполлон поразил меня стрелой-озарением.

— Ну, это просто, — сказал я. — Вы знаете, что делать, — с этими словами я потер затылок, как будто он все еще болел.

Намек достиг цели. Александр сжал кулак и треснул Бландинию по голове, и она потухла, как светильник. Заснула на руках у Хвоста, будто вернулась с ночной гулянки.

Очень мило.

— Чудесно, — простонал Хвост. — Мне что, тащить ее до самой Долгой улицы?

— Паланкин, — сказал я. — Тот, в котором меня сюда принесли. Он все еще тут?

Время признаний: я люблю кататься в паланкинах. Чрезвычайно глупая страсть, да. Подозреваю, дело в том, что паланкины — это самая сущность богатых ублюдков. Ну, то есть, вы видите их на улицах на плечах огромных германцев или ливийцев, на такой высоте, что перекладины обрывают уши не успевшим увернуться беднякам — в этом содержится все, что характеризует богатого ублюдка, если вы понимаете, о чем я. Не то чтобы я много переживал за богачей, но возможность хотя бы недолго побыть одним из них всегда вызывала у меня дрожь восторга — возможность посматривать сквозь задернутые шторы сверху вниз на лысины нищебродов. И конечно же, если я когда-нибудь стану богат, — а это примерно так же вероятно, как то, что мою старушку-матушку возьмут на небо и поместят среди звезд в виде созвездия Пьяной Старой Кошелки — но если я когда-нибудь сделаюсь богат, то моим первым приобретением станет роскошный паланкин с шестью носильщиками — одинаковыми как на подбор фракийцами или лузитанцами. И конечно же, в паланкине со мной обязательно будет сидеть, прильнув к моему плечу, красивая молодая девушка, потому что если уж делать что-нибудь, так делать на совесть; разумеется, девушка моей мечты не будет пребывать в отключке, и ехать мы с ней будем куда угодно, но только не выручать Луция Домиция из рук могущественнейшей уличной банды в мире, даже если предположить, что нам удастся найти их логово. Такие вот маленькие детали способны совершенно отравить удовольствие от исполнения мечты.

Найти дубильный двор на Долгой улице оказалось совсем нетрудно. Всего-то надо было выбраться на Долгую улицу и вдохнуть. Убейте меня, не понимаю, как окрестные жители терпят рядом что-то столь вонючее, но таков уж Рим: величественные здания поднимаются из трущоб и грязи, как аристократ из канавы. В общем, мы нашли дубильню, и по обе стороны от нее стояли дома, с виду вполне достойные служить бандитской берлогой, хотя никто из нас не представлял, как она вообще должна выглядеть.

— И что теперь?— услышал я вопрос Александра снизу, из-под пола.— В дверь постучим?

Я отдернул штору.

— Ладно, — сказал я. — Теперь давайте найдем вторую.

Понятия не имею, почему они меня слушались, но они слушались. Второй дубильный двор располагался на другом конце улицы, и по бокам его располагались практически идентичные первым здания. Я уже собирался сдаться, когда увидел кое-кого знакомого.

Очень полезный дар — память на лица. Конечно, без него в нашем деле не протянуть дольше месяца: ты должен обладать способностью узнать человека мгновенно, увидев его уголком глаза за пятьдесят шагов, и вспомнить, что он стоял в толпе, когда ты проворачивал такую-то и такую-то аферу в таком-то и таком-то городе и потому крайне не умно повторять тот же самый фокус у него на виду. В общем, я видел того парня всего лишь долю секунды, но сразу понял, что в прошлый раз встречал его на постоялом дворе, где меня держал Аминта, и парень этот был одним из людей Сицилийца.