В общем, стена вроде как вспучилась и лопнула, как болотный пузырь, а с верхних этажей полетели здоровенные куски кладки и прочее — чудо, что здание не рухнуло целиком, от него отвалился кусок стены размером с парус торгового корабля, и это не он упал на меня, а всего лишь какой-то кирпич. Он угодил мне в башку скользом, слева, как раз над левым ухом, и стой я хоть на палец правее, разнес бы мне череп, как яйцо.

Ну, некоторые просто рождены под счастливой звездой, полагаю.

Что произошло дальше, я могу рассказать и без помощи Луция Домиция. Я и сам могу представить его, застывшего надо мной, придавленным обломком стропила (который последовал за кирпичом) в виде огромной фаршированной оливки в середине облака пыли. Это все, что можно сообщить о действиях моего лучшего друга — вытащили меня двое незнакомцев.

Довольно храбрый поступок, поскольку они не могли знать, устоит ли здание или обрушится им на головы, пока они занимаются мной.

Подозреваю, что коренные римляне выработали определенную сноровку и умение действовать в подобных ситуациях, для Рима заурядных. Тем не менее. Эти двое, которые случайно проходили мимо, схватили меня за запястья и оттащили в сторону, подальше от здания на тот случай, если оно вдруг надумает довершить начатое. Позже мы узнали, что нескольким людям повезло куда меньше: один был убит на месте, другой отделался параличом нижней части тела, потому что ему сломало спину. Ужасно, если подумать.

Как я и говорил, Рим сосет.

Ладно.

Первое, что я увидел, открыв глаза, была ослепительной красоты птичка, склонившаяся надо мной со встревоженным видом. Я перепугался, конечно, поскольку я реалист, никаких иллюзий на свой счет не питаю, и единственная ситуация, в которой по пробуждении меня встречает симпатичная женщина, обеспокоено меня разглядывающая — это смерть с последующим воскрешением в Елисейских Полях. И... ну, я уверен, что в раю клево, ты свободен и безгрешен, все твои проблемы позади, и ничего не надо делать, кроме как прогуливаться по траве, кушая фрукты. Я, тем не менее, предпочитаю оставаться живым, благодарю покорно.

Однако эта теория, как тут же выяснилось, имела изъяны, слава богу, потому что блаженные души в Елисейских Полях — и это оговаривается особо — освобождены от мук телесных, а я ощущал такую монументальную головную боль, что ее, наверное, пришлось бы нанести на карты. От боли сияющий образ меня, возлежащего у ног соблазнительной женщины, несколько поблек, и мне сразу стало гораздо лучше. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Кроме того, присмотревшись, я понял, что она скорее симпатяшка, чем величественная классическая красавица. Прекрасные глаза, очень большие, круглые и темные, но нос у нее был примерно как у слонов Ганнибала. Ну, я немного преувеличиваю, но на полтора нормальных нос он вполне тянул. Меньше египетского обелиска или тарана галеры, но это все, что можно о нем сказать. Что касается остального, то ей было примерно девятнадцать, кожа у нее была очень бледной, как свежее молоко в подойнике, одета она была в простую старую одежду, которую до нее, вероятно, носили ее старшие сестры и мамочка.

— Он очнулся, — сказала она, и будь я проклят, если я уловил акцент, хотя в этом деле я остр, как бритва. Она говорила по-гречески, но слегка приквакивая в нос, как при сильном насморке.

Итак, я лежу на спине, наслаждаясь видом (тем, что не загораживал нос) и мечтая, чтобы голова болела не так сильно, и тут, конечно, появляется Луций Домиций и все портит. В следующее мгновение вместо красотки взгляду моему предстало пугало, которое щурилось с таким видом, будто я написан от руки плохим почерком. По крайней мере, вид у него был встревоженный — уже что-то.

— Ты в порядке? — спросил он.

Совершенно дурацкий вопрос.

— Нет, — сказал я. — Голова болит. Мы где? Что случилось?

— Ты в комнате, на постоялом дворе, — ответил он. — На тебя упала стена.

— Что на меня упало?

— Стена. Здание обрушилось и тебя ударило по голове. К счастью, это не причинило тебе никакого вреда. По крайней мере, не думаю, что...

— Прошу прощения, — перебил его кто-то невидимый, и я уловил тот же самый акцент. — Я немного разбираюсь в этих материях, могу я осмотреть его?

Он произнес это так, будто я дутая лошадь на аукционе, хрен воловый. Луций Домиций отступил в сторону и незнакомец занял его место.

Первое, что бросилось мне в глаза — и не могло не броситься — это его нос, в точности как у девушке, только больше. Он был смуглый, загорелый, около двадцати пяти; определенно, ее брат.

— Кто это? — пробормотал я.

— Это очень храбрый человек, который спас твою жизнь, — сказал Луций Домиций таким тоном, как будто я самим своим незнанием демонстрирую крайнюю неблагодарность. — Они с братом вытащили тебя из руин за мгновение до того, как обрушилось все здание. Если бы не они, тебя бы размазало в кашу.

— О, — сказал я. — Ладно. Эээ, спасибо, — добавил я, поскольку всегда старался быть вежливым.

Носатый чувак очень широко улыбнулся, продемонстрировав множество сверкающих белых зубов.

— Пустое, — сказал он. — Я уверен, что для меня ты сделал бы тоже самое, — он склонился надо мной, и не успел я опомнится, как уже оттягивал мое правое веко указательным пальцем. — Головокружение? — спросил он. — Тошнота?

— Ты мне в нос дышишь. Это считается?

Он рассмеялся, как будто я шутки шутил.

— Выживет, — заявил он. — Голова поболит немного — день или два, но ничего серьезного с ним не произошло.

Ну, это было приятно слышать, если чувак, конечно, знал, о чем говорил.

— Ты врач? — спросил я.

— За мои грехи, — ответил чувак. — Наверное, мне лучше представиться. Меня зовут Аминта, это моя сестра Миррина, а моего брата, которой пошел искать трактирщика, зовут Скамандрий. Мы с братом оба врачи и держим практику в Мемфисе, в Верхнем Египте.

Миррина, подумал я, милое имя. На самом деле нет, это скучное, унылое имя, но с ним произошло то же, что и с ее одеждой. Красивая девушка выглядит хорошо в любой одежде, даже в мешке из-под капусты с прорезанными дырками, и ей идет любое имя, даже такое дурацкое, как Миррина. Кроме того, я умирал от желания спросить, имеет ли их брат такой же огромный нос? Подумав, я решил дождаться, когда он вернется, и провести самостоятельные наблюдения.

— Мемфис, — сказал Луций Домиций. — А вы далеко от от дома.

Аминта улыбнулся.

— Мы заметили, — сказал он. — Здесь все такое странное, такое не такое. Такое большое, — добавил он, самую чуточку содрогнувшись. — Но мы с братом всегда хотели повидать Рим, с самого детства. И вот умерла наша тетушка — она была вдовой состоятельного вольноотпущенника, жившего здесь, в Риме — мы оказались единственными ее родственниками, и поэтому пришлось ехать, чтобы присмотреть за домом. И вот мы здесь.

Благие небеса, думал я — симпатичная и к тому же наследница, но для меня, кажется, это не имело значения. Подумаешь, наследница — пустяки какие. Сотрясение там или не сотрясение, но с памятью у меня все было в порядке, так что я без труда мог припомнить, что я маленький, тощий грек средних лет, разыскиваемый по статьям, предусматривающим смертную казнь, в дюжине провинций (но не в Египте), не имеющий за душой ни гроша кроме денег, полученных от безумного убийцы, алкающего нашей крови — но зато одарен крысиной мордой.

И тут у меня возникла идея.

Что я могу сказать? В тот момент она показалась мне неплохой.

— Прекрасно, — сказал я. Я показал на Луция Домиция. — А это кто?

Они оба уставились на меня, как на сумасшедшего.

— Прошу прощения? — сказал Аминта.

— Да вот этот вот, — сказал я. — Парень с толстой шеей. Ваш приятель? Личный раб?

— Но... — глаза Аминты сузились. Тут ему было где размахнуться. — Ты его не узнаешь?

— Да никогда в жизни его не видел, — сказал я.

— Ох, — Аминта медленно кивнул. — Извини за вопрос, но помнишь ли ты свое имя?

— Свое? — я принял озадаченный вид. — Ну как же, конечно... нет, — продолжал я, как будто опешив. — Нет, не помню.