— Прекрасная идея, — ответил он.

На двоих у нас было восемьдесят денариев. Это хорошие деньги. Мы не привыкли носить на себе такое количество серебра. Поразительнее всего было то, что мы не украли их, не выманили обманом и не (боже упаси!) заработали. Пока мы торопливо продвигались в общем направлении Остийских ворот, я проворачивал в голове возможные объяснения. Например, что деньги — поддельные; пустить в оборот фальшивые деньги означало в Риме смертный приговор, и это был бы хитрый способ отправить нас на крест, да только я учую фальшивку в тумане за пятьсот шагов, а монеты в кошельках были совершенно подлинными.

Значит, думал я, деньги могут являться добычей с какого-нибудь ограбления, возможно, связанного с убийством стражника или слуги и быть как-нибудь помечены. Но я осмотрел их и не нашел никаких меток, монеты как монеты — одни постарше, с Тиберием, другие совсем новые, с уродливой мордой Веспасиана, косящего на вас сквозь латинские буквы. Ладно, думал я, может, этот хитрец — грек, и он считает, что деньги положено носить во рту; может, он смазал их ядом. . .

На этом этапе я решил перестать ломать голову, пока она действительно не сломалась.

— Ты понимаешь, — спросил Луций Домиций, когда мы проходили мимо Благой Богини, — что они, скорее всего, выставили соглядатаев у ворот?

Я покачал головой.

— Слушай, — сказал я, — все это вышло далеко за пределы привычного нам дерьма. Если они хотели перерезать нам глотки, то сделали бы это ночью. Вот тебе идеальная возможность. Двое бродяг, убитых в Субуре — да никто бы и не заметил. Нет, происходит что-то еще, и я ни хрена не могу понять, что, но у меня от этого кишки заворачиваются.

Он немного подумал.

— Значит, ты считаешь, что нам ничего не грозит на воротах?

— Понятия не имею, — сказал я. — Может и грозит. Но если мы не собираемся провести в городе остаток жизни, рано или поздно нам придется пройти через ворота. Мне видится, что лучше всего будет сесть на корабль и уплыть куда-нибудь далеко-далеко отсюда, а лучше Остии места для этого не найти. Из Остии каждый день во все стороны света отправляются корабли, и если мы проберемся на борт незаметно, никто не узнает, куда мы отплыли.

— Мне это нравится, — сказал Луций Домиций. — Хитро придумано.

— И нечего так удивляться. У меня то и дело бывают хорошие идеи.

Так мы себе шли и шли, и чем дальше, тем сильнее мне хотелось есть. Честно говоря, не думаю, что вы станете меня за это винить, поскольку последняя наша трапеза состояла из жидкого супа и вялой зелени в бараках Гнатона, и это было так давно, что ее вполне мог готовить Геракл, а тарелки потом мыл Ахилл. Мы не чувствовали голода прежде, потому что измотались до последней степени, но сейчас немного отдохнули, и я не видел смысла спасать наши шкуры бегством, если нам суждено погибнуть от голода в процессе.

Не стоит и говорить, что в ответ на мои жалобы Луций Домиций проявил столько же сочувствия, сколько можно ожидать от гадюки. Но я ясно дал понять, что если он мы не остановимся перекусить, я буду продолжать ныть до тех пор, пока у него глаза не полопаются.

— Ладно, ладно, — сказал в конце концов. — Мы возьмем немного хлеба на ближайшем лотке. Это тебя устроит?

— Нет, — сказал я. — Это, блин, совсем меня не устроит. Я желаю, как минимум, бобовый суп, горошек, шмат ветчины и кувшин вина. Одному богу известно, когда мы в следующий раз поедим, поэтому лучше запастись как следует. Самый обычный здравый смысл. Далеко же мы убежим, если будем слишком слабы, чтобы двигаться.

Его не слишком впечатлил этот аргумент, как я заметил, но все же ему хватило ума сообразить, что в данном случае проще сдаться, чем спорить. К счастью, мы набрели на открытую таверну раньше, чем он успел передумать.

Блюдом дня оказалась некая серая жижа с твердыми включениями.

К сожалению, блюдо дня было заодно и единственным наличным блюдом, если не считать хлеба, твердого, как армейские сапоги, и сухого, ломкого сыра. Вы бы таким и собаку не стали кормить. У нас выбора не было.

— Следующий вопрос, который нам следует обдумать, — сказал я с полным ртом, — куда? Я думаю, в Африку.

Он захныкал.

— Не начинай опять, — сказал он. — А, я понял — ты нацелился на сокровище Дидоны. А не кажется ли тебе, что сначала надо стряхнуть с хвоста этого психа, кем бы он не был?

Мне не понравился его тон, но я не стал заострять на нем внимания.

— Мы убьем двух зайцев, — сказал я, — одним камнем. Нам же надо куда-то отчалить, а Африка как раз очень далеко.

— Да, — кивнул он, утирая серую жижу с подбородка, — и чтобы туда попасть, надо плыть через Сицилию, ты забыл? Вот уж куда я ни за что не хочу возвращаться.

— Корабль зайдет на Сицилию, да, — сказал я. — Но нам незачем сходить на берег. Более того, нам вообще нигде не стоит покидать судно, пока мы не доберемся до места. Меньше шансов, что нас заметят.

Он вздернул голову.

— Забудь об Африке, — сказал он. — Перед нами весь мир. В нем полно уголков, о которых никто не слышал, не открытых стран, забытых областей, вроде земли лотофагов из Одиссеи, — он нахмурился. — Я подумываю о Галлии или даже Германии. В смысле, кто в здравом уме решит туда отправиться? Они просто напрашиваются, серьезно.

— Германия? — переспросил я. — Совсем умишка лишился? Да я лучше останусь тут и пусть меня распнут.

— Все равно, — сказал он. — Не думаю, что это вообще имеет значение. Нам всего-то надо попасть на первый же отплывающий корабль, и похрену, куда он там идет. Я просто хочу убраться из Рима так быстро, как это возможно.

— Разве не этого они от нас ждут? — забросил я наживку. — А вот если мы немного потянем время, заляжем в районе доков...

— Они найдут нас и нам конец. Нет, на первый же корабль — и все.

Я немного подумал. Да какого хрена, сказал я себе, это сокровище лежало там сотни лет, пусть полежит еще немного — это если считать, что оно там вообще есть, во что я не верил ни секунды. Если бы все сокровища, слухи о которых я когда-либо слышал, посыпались с неба, то погребли бы под собой Рим, как снежная лавина. И конечно же, он был прав. Учитывая непонятные способы, которыми они ухитрялись находить нас даже в закоулках Субуры, единственное, что нам оставалось, это побыстрее исчезнуть из города.

— Прекрасно, — сказал я. — Так и сделаем.

Но ничего такого мы не сделали, потому что сразу после этих слов на меня обрушился дом.

Извините, если это звучит слишком театрально. По рассказам, в Риме, где половина зданий такие древние, что стоят только по привычке, а вторую половину слепили кое-как жадные домовладельцы, это заурядное событие. Ко всему прочему, огромные повозки, бесконечно грохочущие по ночным улицам, буквально растрясают эти несчастные здания. Это совершенно ужасно, конечно, и будь я римским императором, я бы первым делом взялся за эту проблему. Устроил бы, например, чудовищный пожар и начал с нуля. В общем, событие было заурядное, но зрелищное, и уж я бы нашел, о чем рассказать, потому что вообще люблю рассказывать, как вы, наверное, уже заметили. К несчастью, я пропустил все представление, поскольку лежал, оглушенный упавшим на голову куском кладки. Совершенно обычное мое везение: происходит нечто захватывающее, а я без сознания.

Так что придется вам обойтись без моих метких наблюдений, и самое лучшее, на что тут можно рассчитывать — это рассказ Луция Домиция. Он сказал, что фасад здания — одного из тех жутких доходных домов, которые постепенно заполоняют весь город — внезапно начал надуваться, как лягушачье горло. Он утверждал, что обалдел и некоторые время пытался сообразить, что происходит, а когда сообразил, было уже поздно кричать, пытаясь меня предупредить. Думаю, ему можно верить, хотя я не могу представить себе, что так уж трудно было схватить меня за руку и дернуть в сторону, если обладаешь сообразительностью примерно как у сухой горбушки. Это не потребовало бы особых усилий. В конце концов, он был совсем рядом, а ему только поцарапало лодыжку.