Надежды Роланда все более и более росли, и его прежние опасения исчезли совершенно. При том живом участии, которое он, как наблюдатель, принимал в сражении, он совсем забывал о боли, причиняемой ему оковами, глубоко врезавшимися в тело, и бодрое «ура» сражавшихся товарищей благотворно действовало на него. Он слышал, как Том Бруце закричал, стараясь перекричать шум сражения:

— Ну, товарищи, выпустим еще по заряду, а там — за палицы, ножи и топоры!

Казалось, что тяжкие потери, постигшие индейцев на первых порах, решили сражение в пользу кентуккийцев: Роланд заметил, как индейцы начали медленно отступать к своей прежней засаде. Восклицание Тома Бруце должно было положить конец сражению, так как звучало с несомненной уверенностью в победе:

— Скорее, друзья мои! — услышал Роланд снова его голос. — Нападем теперь с заряженными ружьями!

В эту минуту крайней решимости, когда Роланд уже не сомневался в благополучном исходе сражения, произошел случай, сразу изменивший положение дел и отнявший у храбрых кентуккийцев возможность привести в исполнение свое смелое, мужественное намерение.

Едва успел Том Бруце проговорить эти слова, как из соседнего куста раздался еще более пронзительный голос, проревевший кетуккийцам:

— Так, так… верно! Разрази меня гром, а потом и их, собак, с зубами и когтями, злодеев и убийц! Дайте-ка собакам попробовать вашей стали? Кукареку! Кукареку…

При этом крике, раздавшемся так неожиданно, Том Бруце посмотрел назад и увидел лицо Ральфа Стакполя, который только что расчистил себе дорогу сквозь низкий орешник. В смущении смотрел Бруце на конокрада, и храбрость его, до сих пор такая отчаянная, уступила место удивлению и страху: он думал, что Ральф давно повешен, и вдруг теперь услышал его столь знакомый голос, наполнивший его сердце суеверным страхом, и юноша забыл и свою роль, и положение спутников и дикарей, — все, кроме того факта, что ему встретился дух повешенного.

— Небо и земля! — вскричал он. — Ральф Стакполь!

С этими словами, в смятении пустился он в бегство и направился прямо к неприятелю, но вдруг пуля, едва он сделал шагов десять-пятнадцать, сбросила его на землю.

Появление Ральфа поразило и других воинов: и их, подобно Тому, охватил панический страх. Тут индейцы воспользовались их смущением и набросились на них. Все это, а главное — падение предводителя, привело людей в окончательное замешательство. Они бросились бежать, и бежали с места сражения так, как будто за ними гнались тени. Остались там только тяжело раненный Том Бруце и двое других кентуккийцев, убитых пулями индейцев. Напрасно ревел Ральф, понявший только теперь, какое впечатление произвело его неожиданное появление, — напрасно ревел он, что он вовсе не дух, а такой же, как и они, человек: никто не слышал его в своем страхе, и ему ничего не оставалось, как спасать как-нибудь свою жизнь.

— Разрази меня гром! — проревел он и только хотел бежать, как стоны Тома Бруце остановили его.

— Вы еще живы, Том? — спросил он. — Так поднимайтесь, потому что здесь все кончено.

— Со мной все кончено, — вздохнул Том. — Я рад только, что вы не дух и еще раз избежали веревки. Бегите, Ральф, бегите скорей!

— Разрази меня гром, если я вас покину! — крикнул Ральф, осматриваясь кругом, как бы ища помощи.

Счастливый случай помог ему. Бриареус, конь капитана Форрестера, сорвался с привязи и свободно бегал на поле брани. В одно мгновение поймал его Ральф, поднял на него раненого Тома и с радостью смотрел, как Том скорой рысью поехал за товарищами. Затем сам он бросился в кусты, чтобы не попасть под пули индейцев, и так как все потайные пути были ему хорошо известны, то он вскоре мог не опасаться никакого преследования.

На все это Роланд смотрел с таким чувством, которое трудно описать. От бодрой надежды, которая на минуту было поселилась в его сердце, перешел он к тяжкому, горькому отчаянию…

Преследование, которое началось после горячей, хотя и краткой стычки, продолжалось около часа. Сперва дикие возвратились со своей добычей, двумя лошадьми, на которых сидело столько индейцев, что они едва помещались. Все они радовались и ликовали и вели себя скорее как шаловливые школьники, чем воины, только что выигравшие сражение.

Но их ликование не было продолжительно: когда они прибыли к месту сражения, раздался горестный вопль, которым они (Роланд не сомневался в этом) поминали своих павших соплеменников. Однако плач уступил место другому излиянию чувств: когда индейцы заметили тела павших кентуккийцев, то плач перешел в ужасный, бешеный рев. Они набросились на свои жертвы, наступали на них ногами, прокалывали ножами безжизненные тела, наносили им глубокие раны боевыми секирами и старались — так велика была их ярость — превзойти друг друга в выражении своих чувств.

Во время этого варварского неистовства несколько диких, среди которых находился также и их вождь Пианкишав, подошли к несчастному Роланду. Стоя перед ним, Пианкишав поднял свой топор и, смотря на него злобным взглядом, хотел одним ударом разможжить ему голову. Но его спутники наклонились к нему и прошептали несколько слов, которые обратили его ярость в громкий, безудержный смех.

— Хорошо! — закричал он и кивнул капитану с язвительной насмешкой: — Ничего не сделаем Длинноножу! Возьмем тебя в пианкишавский народ!

После этих слов, смысла которых Роланд не понял, они удалились хоронить павших воинов. Они относили их к подножию горы, где молча складывали в чаще деревьев или в ущелье. После этой церемонии они возвратились к Роланду и, едва только Пианкишав увидел его, как у него снова появилось желание убить пленника. Однако спутники вторично остановили его, прошептав слова, которые, как и прежде, обратили его ярость в веселость.

— Хорошо! Длиннонож перейдет в пианкишавский народ. Пианкишаву большой смотр сделаем!

И он начал плясать, кружась, и делал при этом такие ужимки, так изворачивался всем телом, что Роланд смотрел на него с величайшим удивлением. Затем они отправились к тому месту, где уже собрались другие индейцы, чтобы решить судьбу пленного.

Роланд следил за ними и за собранием. Он видел, что индейцы в сражении потерпели значительные потери, но не заметил при них ни своей сестры, ни Телии. Вдруг за одним из кустов Роланд увидел великана-индейца, вероятно, стража. Из этого Роланд заключил, что дикие могли спрятать бедных женщин там же. Недалеко от него лежало тело его старого слуги Цезаря, убитого индейцами.

Среди добычи, дележом которой индейцы занялись в первую очередь, было, кроме кусков сукна, кораллов, оружия, трубок и пороха, также и несколько бочонков водки. Один человек, с более светлым цветом лица, выдавал каждому индейцу его часть, и по тому, как он себя при этом вел, видно было, что он пользовался у индейцев некоторым уважением, хотя окончательное решение было за старым дикарем. У последнего было особенно дикое и свирепое выражение и он сильно походил на разъяренного волка. Он сидел на камне, погруженный в мрачные мысли, серьезно, с большим достоинством отдавал приказания насчет раздела драгоценностей.

Когда дикари покончили с этим делом, их взгляды обратились с насмешливой гордостью на пленного, и старый вождь, очнувшись от своей задумчивости, встал и сказал на своем языке речь, перемешанную, однако, с английскими словами, которые Роланд старался привести в порядок, чтобы понять хоть часть того, что он говорил. Главное состояло в том, что он, дикарь, великий предводитель, убивший многих белых, содранная кожа которых висит в его жилище; он очень храбр и еще никогда не пощадил из сострадания ни одного белого, и потому с полным правом может носить прозвище «жестокосердного», которого он себе и требует, так как сердце его так жестоко и крепко, как скала под ногами. После этого он бранил пленника, который доставил столько хлопот его воинам и убил некоторых из них; сказал несколько гневных слов против Дшиббенёнозе и клялся, что он его убьет и сдерет с него кожу, где бы он его ни нашел.