Ради подлинно солидного соглашения о нейтралитете я был готов отказаться от всей новеллы, о чем уже раньше говорил кайзеру. Все эти годы я вполне отдавал себе отчет в огромной ответственности, которая лежала на мне, и всегда имел в виду возможность заплатить соответствующими компенсациями в области морских вооружений, которые я никогда не считал самоцелью, за действительное равноправие в мировой политике и за свободу морей.

Два года спустя мы были уже гораздо ближе к этой мирной конечной цели строительства флота, что доказывается согласием Черчилля на пропорцию 10: 16. Но и в начале 1912 года, когда наш флот был слабее, чем два года спустя, я не мог знать точно, как велика была возможность политического соглашения. Ни разу канцлер не сказал мне ясно: конкретная цель, к которой мы стремимся, состоит в том-то и том-то. При совместной работе с ним всегда приходилось бродить более или менее в потемках; таким образом, вопреки собственным принципам ведения переговоров я пожертвовал третьим кораблем, не получив ничего взамен, чтобы не осложнять переговоры, которые, быть может, обещали успех.

Поскольку канцлер уже отказался от первоначальной редакции новеллы, я не имел возможности предоставить компенсации за маленькие подарки из области колониальной музыки будущего; я мог пожертвовать военными ценностями лишь в обмен на реальные и в известном смысле окончательные гарантии на море (соотношение сил, равное 2:3), или на политические гарантии (соглашение о нейтралитете). Отказ от новеллы без конкретных компенсаций был бы односторонней уступкой. Именно этого нам следовало избегать более всего, если мы не желали вернуться к эпохе английских угроз, вроде 1896 и 1904-1905 годов и без конца тормозить собственное движение вперед. Именно с англичанами мы должны были вести переговоры на основе полного равноправия, если, несмотря на ошибки июля 1911 года, стремились к неуклонному укреплению наших взаимоотношений.

Поэтому я не был уверен в том, что не зашел слишком далеко, пожертвовав в доказательство нашей уступчивости частью уже сокращенной новеллы. Вскоре мои сомнения сменились ясным пониманием истинных целей Англии. Ибо после того, как Холден без всякой компенсации положил себе в карман мою уступку и выразил свое удовлетворение по этому поводу, он пошел дальше и в конце концов осторожно коснулся вопроса о том, следовало ли выполнять самый закон о строительстве флота. Но тут вмешался кайзер, и Холден спрятал свои щупальца. Тем не менее у меня осталась уверенность в том, что английские возражения направлены не против такого пустяка, как три корабля, предусмотренные новеллой, а против самого закона. В разговорах со мной Холден сам при случае признавал, что предусмотренное новеллой увеличение флота на три корабля вообще не играло никакой роли.

Когда мы внешне пришли к полному соглашению, причем уступки были сделаны только с немецкой стороны, Холден, как уже указывалось, заявил, что вся беседа являлась только личным обменом информацией. Тем не менее, хотя дальнейшие переговоры в Лондоне потерпели крах, я остался верен своему обещанию пожертвовать одним кораблем, дабы не оставлять никакого сомнения в нашей доброй воле.

Ведение деловых переговоров с Холденом затруднялось присутствием кайзера. Когда беседа перешла на вопрос, имевший для нас решающее значение, а именно на политическое соглашение, Холден ответил уклончиво: обязательство нейтралитета, мол, невозможно вследствие отношений, связывающих Англию с Францией.

Когда мы покинули дворец, Холден выразил свое удовлетворение нашей беседой. Я вывел из нее, что: 1) новелла имеет для англичан второстепенное значение, а истинная их цель – парализовать развитие нашего флота, и что 2) англичане не предложили ничего такого, что можно было бы рассматривать как честное морское соглашение на основе соотношения сил, указанного Ллойд-Джорджем в 1908 году. Им было скорее желательно, чтобы мы приняли в принципе неизменную и обесценивавшую наш флот формулу два киля против одного, что на долгое время подорвало бы выполнение нашего закона о флоте. Если бы мы приняли формулу два киля против одного, Англии было бы достаточно удовольствоваться в течение нескольких лет постройкой двух или трех кораблей в год, чтобы в силу договора ограничить затем наше строительство двумя или даже полутора кораблями ежегодно. Это означало конец закона о флоте; к тому же столкновение с нашим флотом перестало бы представлять для Англии известный риск, существование германского флота стало бы бессмысленным, а союз с Германией потерял бы свою международно-политическую ценность. Англичане надеялись навязать нам подобное отступление потому, что мы по всей видимости стремились к «соглашению» любой ценой. Далее, беседа привела меня к заключению, что: 3) о бетмановской формуле нейтралитета не было и речи и 4) наше подчинение в морских вопросах могло быть вознаграждено обманчивыми видами на африканские владения английских вассалов – французов, бельгийцев и португальцев, рассчитанными исключительно на фантазии кайзера и на стремление отдельных дипломатов к личному успеху.

Итак, Холден действовал не на деловой основе. Он прежде всего попытался вести переговоры для видимости, будучи готов подсластить нам подчинение и дать иллюзию некоего политического соглашения и колониальной экспансии, если взамен этого мы станем фактическими вассалами Англии. Истинное лицо Англии еще явственнее обнаружил первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль, который 9 февраля – как раз тогда, когда Холден, держа под мышкой подаренный ему бронзовый бюст кайзера, спускался по лестнице берлинского дворца, произнес за завтраком в Глазго ту самую речь, в которой назвал германский флот «роскошью».

Пока в Англии господствовал взгляд на германский флот, как на роскошь, пока английский кабинет сам отвергал соотношение морских сил, равное 2:3, предложенное некогда Ллойд-Джорджем, до тех пор было бесполезно, а учитывая образ мыслей нашего имперского руководства, даже вредно в дипломатическом отношении приглашать в Берлин британских министров, которые не предлагали нам ничего, но зато не без ловкости сеяли раздоры в нашей собственной среде.