Получив весной 1897 года приказ о возвращении из Восточной Азии, я направился на родину через Америку и, находясь в Солт-Лэйк Сити, узнал от любопытных американских журналистов, что Эуген Рихтер уже выступил в печати против назначения меня статс-секретарем. В то время я еще не был настолько парламентски образован, чтобы использовать против моего противника тот факт, что он нападал на меня еще тогда, когда совсем не знал меня. Я покинул корабль с тяжелым сердцем, ибо еще в 1895 году говорил кайзеру, что судостроительная программа должна, по моему мнению, получить силу закона, но что для проведения ее через парламент нужна так называемая «напористость», которой я не обладаю, а также знакомство с политической рутиной, с которой мне не приходилось сталкиваться на военной работе. Когда в июне 1897 года я прибыл в Потсдам, кайзер сказал, что подготовка к проведению кампании в пользу строительства флота окончена за время моего отсутствия; специальная комиссия разработала по предложению кайзера проект закона, который, с моей точки зрения, был совершенно негоден. От комиссий вообще не приходилось ждать продуктивной работы. Они лучше приспособлены для критики. В них растворяется чувство ответственности и исчезает серьезное отношение к огромной разнице, существующей между идеей и ее осуществлением. Однако в данном случае кайзер был очень доволен работой своей комиссии. Я попросил несколько дней на размышление.

Этот проект ставил во главу угла огромный заграничный флот. Между тем, в то время на земле было уже немного государственных образований (вроде Гаити и т.п.), где нарушения наших прав могли пресекаться нашими крейсерами без того, чтобы это приводило к настоящим конфликтам. Даже такие государства, как Аргентина, располагали теперь современными военными кораблями, так что крейсера, находившиеся заграницей, могли выполнять свое назначение форпостов лишь при наличии мощного отечественного флота; к тому же у нас не было ни одной заграничной базы. На всем протяжением моей карьеры я вел упорную борьбу с двумя представлениями, имеющими особое распространение среди неспециалистов: с мыслью об особой береговой обороне{60} и с мыслью о заграничном крейсерском флоте. Мировая война доказала, что лучшим видом береговой обороны является линейный флот. Относительно крейсерской войны я сказал тогда кайзеру примерно следующее: поскольку решительная крейсерская и заокеанская война против Англии и других государств совершенно исключается вследствие отсутствия заграничных баз и особенностей географического положения Германии, о чем известно иностранным адмиралтействам, то нам нужно создать линейный флот, способный действовать между Гельголандом и Темзой.

Будучи в Восточной Азии, я вновь увидел воочию слабые стороны нашего международного положения. Со всех сторон мне сообщали о препятствиях, ставившихся англичанами всему германскому, о стремлении объявить вне закона товары с маркой «Made in Germany» и о травле Германии, начавшейся после телеграммы Крюгеру. Немцы вытеснялись из муниципальных советов европейских сэттльментов, в которых они раньше участвовали, а также из английских обществ и верфей. Я сам чувствовал, что достаточно было малейшего повода, чтобы нашу эскадру лишили права пользоваться доками, а следовательно, и ее мобильности. Тогда, в середине девяностых годов, темпы развития мира стали заметно убыстряться. Германскую торговлю и принцип «открытых дверей» уже нельзя было защищать с помощью летучей эскадры. Для этого нужно было поднять нашу мощь, сделать союз с нами выгодным для мировых держав. Но такой союз мог стать выгодным лишь при наличии линейного флота. Даже в мировую войну один-единственный союзник на море мог дать нам шансы на победу в борьбе за свободу морей.

Итак, нашей первой задачей было создание флота, союз с которым был бы выгодным; второй целью, к которой следовало стремиться в усложнившихся политических условиях нашего времени, являлась соответствующая политика союзов и уклонение от всякого рода международных конфликтов до решения указанной задачи.

Я был весьма озабочен необдуманными вызовами, которые бросало в то время Англии наше общественное мнение. Немало забот доставили мне и советы, которые сорвиголовы из тогдашнего верховного командования флотом давали кайзеру во время трансваальского конфликта. Поэтому в той же докладной записке, в которой я изложил свой план создания флота, я просил, чтобы со мной консультировались по политическим вопросам, связанным с использованием кораблей за границей. Кайзер и верховное командование дали на это свое согласие; однако впоследствии они поступали иначе. Впрочем, кайзер, поразительно легко изменивший свое мнение, одобрил мой план строительства флота; таким образом, в июне 1897 года проект создания такого заграничного флота, который в случае войны быстро испустил бы дух, окончательно исчез с горизонта. Правда, без союза с другой второразрядной морской державой намеченный к постройке линейный флот не мог служить панацеей, но он должен был явиться доказательством ценности союза с нами, а следовательно, и единственным реальным средством, обеспечивавшим переход к независимой политике в отношении Англии (в требовании такой политики тогдашняя Германия была единодушной, но оно, к сожалению, выдвигалось вне связи с реальной политической обстановкой, хотя предпосылки для осуществления его еще не назрели).

Мой предшественник Гольман лично читал всю входящую корреспонденцию и потонул в бумагах. Я ограничился подготовкой судостроительной программы и предоставил текущие дела моему заместителю. В Эмсе и С. -Блазиене, где я лечился от полученного в тропиках катара легких, собрался кружок лиц, выбранных мною для участия в разработке программы. Многолетний парламентский опыт г-на фон Капелле, его критический ум и логический стиль явились ценным дополнением к моему мышлению, носившему в значительной мере интуитивный характер. Он был меньше солдатом, чем виртуозом в государственных делах; наряду с Денгардтом, состоявшим в хороших отношениях с рядом депутатов, он прекрасно разбирался в финансовых вопросах, что при бедственном состоянии имперской налоговой системы требовало большого искусства. В то время как я обычно шел прямо к цели, Капелле умел предусмотреть как трудности и возражения, так и пути к преодолению их; он первым находил слабые места, к которым могли придраться противники, хотя иногда упускал из виду детали. Для парламентской работы он был также незаменим, как пылкий г-н фон Геринген для пропаганды в народе; Геринген весьма деликатно руководил духовной мобилизацией масс.