Бескрайни, неисходимы полесские чащи, припятские болота, мазовецкие и литовские пущи. Пробираются ими звери, пролетают птицы - кто за всеми уследит? С холма над Птичью вылетела сорока. С лесистого острова среди болот в устье Вислы - ворона. Не серая, черная. В пущах между Наревом и Неманом, куда не заходят ни угрюмые ятвяги, ни венеды-мазовшане, ни литвины, на горе с безлесной вершиной встретились они. И обернулись: сорока - молодой женщиной, пышной и светловолосой, а ворона - старухой с распущенными седыми волосами, в черном балахоне и красном плаще. Поговорили, поворожили, заглянули в колдовскую чару, вытащив ее из-под корней осины, и разлетелись снова птицами.

   Из леса над Тясмином, где стояла дружина нуров, недавно гулявшая вместе с росами в Ольвии, вылетели три сокола. Один понесся в литовские леса, где над рекой Святой притаился городок Вилькомир - "Волчий". Другой - в землю судинов-ятвягов, к главному их городку. Третий - к берегу Вислинского залива[15], где цепко держится зажатое между готами и эстиями племя вильцев. Долетев, все трое опустились наземь, оборотились волками и завыли особым воем. Навстречу им вышли не волки, а люди - крепкие, суровые, с волчьими шкурами на плечах. И пошли с ними в леса для тайных разговоров, подслушать которые не решался ни один черт (не то что человек), дабы не быть разорванным на месте.

   В теплый ясный день под конец месяца травня[16] царская дружина росов выступила в поход на запад. Колыхались гривы породистых степных коней. Блестели на солнце островерхие шлемы, кольчуги, панцири, грозные наконечники копий, способные пробить на скаку всадника в доспехах. Сияли серебром чеканные бляхи на сбруе. С первого взгляда - настоящие сарматы, лихие воины степи. Но опытный взгляд Каллиника, семь лет прослужившего на дунайской границе, находил среди них много светловолосых венедов, а еще каких-то неведомых людей - то рыжих и скуластых, то темноволосых и узкоглазых, из племен, почти или вовсе неведомых эллинам - мордвы, удмуртов, аргиппеев, манжар[17]. Даже гиперборей-рыбак Хаторо красовался в сарматском вооружении.

   Многие из них пристали к росам совсем недавно, во время похода в Гиперборею. Но чтобы понять их, хватало двух языков - сарматского и венедского, или даже одного из них. К счастью, Каллиник владел обоими, а также германским. Обитатели Суботова вызывали у него расположение. Веселые и отважные, но миролюбивые, они, даже выпив по случаю похода, пели и плясали, иные и дрались, однако за оружие зря не хватались. Самых больших гуляк легко утихомиривали собственные жены.

   Над войском развевались два красных знамени с золотыми тамгами[18]. Трезубец росов означал богиню Солнца и ее двух коней. Знаком Инисмея была молния с солнечным кружком посредине. Молнию он унаследовал от отца - Фарзоя, кружок же вставил после того, как тот погиб, безуспешно посягнув на солнечное золото Колаксая. Сейчас Инисмей гордо и величаво ехал во главе отряда. Одежда из красного шелка, пояс и оружие сияли золотом и бирюзой. Великого царя сопровождал десяток лучших воинов-аланов. С аланской дружиной его отец сумел тридцать лет назад создать сильную державу - Аорсию, хотя сам был не аорсом, а тоже аланом. Рядом с великим царем ехал Ардагаст - тоже весь в красном, с мечом в золотых ножнах. Этот меч индийской стали некогда пожаловал ему Куджула Кадфиз, вождь кушан, не без помощи молодого дружинника-роса создавший свое могучее царство на Востоке.

   За царской дружиной следовали вооруженные секирами и луками амазонки-поляницы во главе с Ардагундой и Волх со своими нурами в волчьих шкурах. Полтора десятка воинов вел князь Андак, красивый и наглый на вид. Подстрекаемый своей женой Саузард, он долго соперничал с Ардагастом и помирился с ним лишь после ее смерти и своего бесславного поражения в северных льдах. Теперь князь жаждал одного - подвига, чтобы вернуть себе честь и славу.

   Провожать войско вышли все: жены и дети воинов, простые поселяне, рабы. Покуда царь с конной дружиной воевал, они все могли спокойно сеять хлеб и пасти стада. Последние годы на Тясмине не видели не только войны, но и больших набегов. Среди провожавших выделялась младшая царица Добряна - стройная, в белой вышитой сорочке и кокошнике, усыпанном персидским жемчугом, в ожерелье из рипейских самоцветов. К ней жались дети - не только ее, но и Ларишки, и Вишвамитры, и других соратников царя. Даже восьмилетний царевич Ардафарн с израненной ногой стоял, опираясь на короткое копье. Он приветствовал родителей по степному, подняв руку, и они отвечали ему так же. Ларишка в кольчуге и шлеме, с распущенными волосами, из украшений надевшая только золотые с бирюзой бактрийские серьги, выглядела гораздо скромнее Добряны. Но все знали: тихая лесовичка за роскошью не гонится, а весь богатый царский дом держится на ней.

   Обычные варвары, думал Каллиник. Простые, неприхотливые, любящие войну, добычу, славу. Такие же, как хорошо знакомые ему германцы или сарматы, в землях которых он бывал. И все же... не такие. Здесь знатные воины в мирное время не бездельничали и не считали труд позором. Сам царь пахал землю и вместе с царицами убирал хлеб или хотя бы первым начинал эти работы. Царевич, казалось, попал во времена, воспетые Гомером. Пороки нынешних эллинов и римлян почти не приставали к этим людям, каждый год бывавшим в Ольвии или Пантикапее.

   Покинув село, войско поднялось на гору, заросшую густым лесом. В нем скрывались высокие валы - остатки Моранина-града сколотов-пахарей, а среди них, на поляне - святилище. Его-то и стерегли сорок амазонок. Тут не было даже храма, только вековой дуб, а под ним два деревянных идола: Даждьбога и Мораны, его сестры и супруги. Огонь и Вода, Солнце и Земля. Две силы, единством которых держится мир. Перед идолами в жертву принесли белого коня в знак того, что поход начат ради Света и Добра. Обряд совершали не только волхвы - Вышата, его жена Лютица и Милана, жена Сигвульфа - но и царь росов. Здесь впервые Каллиник увидел в руках Ардагаста таинственную Огненную Чашу Колаксая. Царь лил хмельной мед в жертвенный огонь, и лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, играли в янтарно-желтой струе, в золоте Чаши, в золотистых волосах самого Зореславича. Этим странным варварам мало было просто идти в поход за добычей. Нужна была еще и уверенность, что поход - за правое и святое дело, такое же святое, как восход Солнца или приход весны, а предводитель похода подобен Даждьбогу, защитнику добра и справедливости. А не, скажем, сарматскому Саубарагу, богу ночных разбоев, или буйному Водану германцев. И сам янтарь не просто выгодный товар, а земной сгусток солнечного света, и добыть его - все равно что Солнце вызволить из Змеевых пещер, из Чернобогова пекла. Не удивительно, что в таком племени нашло себе опору Братство Солнца.

   Дом Квинта Аттилия Прима, главного переводчика Пятнадцатого Аполлонова легиона, был самым богатым в лагере легиона в Карнунте. Все, что могло усладить жизнь на окраине Империи - от новейших сатир Ювенала и Марциала до сосудиков с душистыми эссенциями красовалось на полках и в резных шкафах в кабинете хозяина, странно сочетаясь с медвежьими шкурами и рогами лосей и зубров. Особенно же много было тут янтаря всех цветов, оттенков и форм. Ибо львиная доля торговли на Янтарном пути была в руках скромного римского всадника Аттилия, некогда любимца Нерона.

   Хозяин дома, Рубрий и Эпифан сидели над картой. Аттилий пояснял, как ехать к Венедскому морю, где нанять проводников, какие варварские племена ладят или враждуют между собой. При этом его полное бритое лицо выглядело настолько страдальчески, что Рубрий не выдержал и сказал: