Она удивленно-радостно взметнула вверх большие ресницы:

— И давно ты это заметил? — ее щербинка сводила меня с ума.

— Как только увидел тебя в первый раз… тогда, 1-го сентября.

— Аааа… — тихо протянула она и, озорно блеснув синими лучами глаз, поставила меня в небольшой тупик:

— С первого взгляда, значит?

— Нет, с третьего только, — нашелся я, наконец, после некоторой паузы.

— С третьего? — ее брови изогнулись удивленной дугой. — А почему только с третьего?

— Потому что два первых взгляда были направлены не в твои прекрасные глаза…

Она тихо засмеялась и спросила:

— А куда же были направлены?

— Ну… сама понимаешь, на что обычно бывает направлен мужской взгляд…

— Ну и на что же?

— А на то, на что я сейчас никак не могу посмотреть.

Она покраснела и чуть опустила голову.

Я вдыхал изумительный аромат ее волос, и все мое существо было наполнено немыслимым блаженством.

«Так близко она… так рядом… вот если бы… — и сердце мое замирало от смелых мыслей, молниеносно пронесшихся в голове, — …если бы она стала моей, наверное, — не было бы человека в мире, счастливее меня…»

Внезапно я ощутил, как спрессованная людская масса ослабила свое давление, и можно уже свободно шагнуть назад. Но мне так не хотелось делать этого, однако по взгляду, брошенному Ритой через плечо, я увидел, что она заметила вакуум за моей спиной.

— Подъезжаем уже… — рука девушки легла на мою грудь и слегка нажала на сердце. Я поднял правую ладонь и положил сверху на тонкие пальцы Риты.

— Пусти… — она отодвинулась немного назад и отняла свою руку, — дай мне портфель, пожалуйста.

— На, держи… — я вложил кожаную ручку в ее правую кисть и, сделав шаг назад, повернулся к Рите боком.

— Спасибо, — прошелестело рядом, — уже приехали — вздохнула она, и мне показалось, что я услышал нотки сожаления в ее голосе.

Я помог ей сойти со ступенек автобуса, и мы быстро зашагали к входу в институт.

Когда до двери оставалось несколько метров, я, холодея от собственной смелости, спросил:

— Рита, давай сегодня вечером пойдем с тобой в кино?

Она улыбнулась, и, немного помолчав, ответила:

— Хорошо, во сколько встретимся?

Я, ошалев от радости, выпалил:

— Во сколько тебе удобнее, во столько и встретимся…

— Даже, если это будет не совсем удобно тебе? — она испытующе посмотрела мне в глаза.

— Да, даже и в таком случае, — опрометчиво ответил я.

— Хорошо, тогда давай без десяти восемь вечера у входа в «Октябрь»…

— Договорились! — радостно воскликнул я.

Она, изящно повернувшись на тонких каблучках маленьких туфель, заспешила в сторону легкоатлетического манежа, где по расписанию проходила первая пара занятий ее курса.

Я влюбился.

Все мое существо было занято мыслями только о Ней. Мой друг несколько раз толкал меня локтем в бок, когда я на лекции по истории КПСС, с мечтательно-глупой улыбкой вспоминал утреннюю дорогу в институт.

— Ты что? — с некоторым изумлением громким шепотом спрашивал меня Игорь. — Что с тобой сегодня? Ты сам на себя не похож! Тебя преподаватель спрашивает, а ты как будто его не слышишь, ноль внимания.

— Да так, задумался, — отвечал я, улыбаясь.

— Ну, ты даешь! О чем, интересно?

— Да ладно… может потом узнаешь, — отшутился я.

Через несколько дней за моей спиной шушукался весь курс. Я каждое утро ждал ее на остановке около метро, и друзья сразу заметили это.

— Поехали, Ромео, а то опоздаешь! — шутливо кричали они из дверей, когда очередной номер 239 отчаливал от Преображенской площади.

Мы встречались намного реже, чем мне хотелось того. Рита часто уезжала на соревнования, и были периоды, когда я больше месяца не виделся с возлюбленной.

Во время наших встреч она строго держала меня на «пионерском» расстоянии. Я чувствовал, что интересен ей, но не настолько сильно, как мне мечталось.

Первый раз Рита позволила поцеловать себя на своем дне рождения, когда мы танцевали в полумраке, и ее глаза блестели тем очаровательным светом, что бывает у женщин после пары выпитых фужеров шампанского.

Я слушал веселую болтовню ни о чем и терпеливо выжидал момент, когда ее сестра с другом удалятся в другую комнату. Наконец он настал, и я внезапно для Риты остановил поток слов, прижавшись губами к уголку ее рта.

Она замерла и остановила свой танец…

— Ты что? — прошептала Рита.

— Я тебя люблю… — от этих собственных слов меня пронзил озноб.

— Так быстро? — с некоторой иронией произнесла она. — Ты же меня совсем не знаешь…

— Почему? — глуповато ответил я. — Знаю…

— Я не такая, какой ты меня нарисовал в своем воображении, — ее глаза были расширены и отдельные слова быстрого шепота летели мимо меня, не задерживаясь в сознании, которое болью кричало внутри: «Она безразлична ко мне! Она нисколько не влюблена!»

— Ты такая! Ты самая лучшая в мире… ты самая нежная… самая родная и милая… ты самая красивая… — с каждой паузой между словами я целовал ее мягкие губы и чувствовал, как они отвечают взаимностью…

Ее губы… такие желанные в моих ночных мечтаниях, и рука моя обнимала тонкую талию Риты, все сильнее прижимая к себе. Дыхание девушки участилось и я снова, как когда-то в автобусе, ощутил бугорки ее груди.

— Не надо… сейчас они вернутся в комнату, я не хочу, чтобы сестра видела, — тихо проговорила Рита, убирая мою руку и отстраняясь.

— Тогда еще потанцуем? Мне так нравится это делать с тобой, — ничуть не обидевшись, проговорил я весело.

— Хорошо, — согласилась она, и мы снова медленно задвигались в такт популярной в те годы итальянской мелодии.

…Домой, в общежитие я вернулся вне себя от счастья.

Я поцеловал ее! Риту!

К ней со всех сторон «подбивали клинья» симпатичные парни нашего института. Она тоже отвечала мне поцелуями… Ее губы… Ах, какие сладкие! А фигура, красивая и мягкая — мое воображение уже рисовало возбуждающие картинки предстоящих свиданий наедине с нею.

Игореха, сосед по комнате, спросонья поднял свою голову и пробурчал:

— Что это с тобой сегодня? Какой-то ты нервный и шумный.

— Так, настроение очень хорошее! — отозвался я, в сотый раз ворочаясь с боку на бок на пружинящем матрасе железной кровати.

— А… — протянул друг, — понятно.

Через несколько дней Рита опять уехала. Я с нетерпением ждал ее возвращения в Москву. Но турнирные гастроли затягивались, и лишь полтора месяца спустя она вернулась в институт. За день до этого меня остановил в перерыве мевду лекциями Вовка Глузман со старшего курса и, дружески хлопнув по плечу, выпалил:

— Ты знаешь новость про Ритку твою?

— Нет. А с чего ты взял, что она моя?

— Да ладно, не скромничай. Она в Германии выполнила норму гроссмейстера среди женщин. Так что возвращается на Родину, так сказать, в новом звании.

— Неужели? Откуда ты знаешь?

— Сеструхе звонила из Дортмунда. Вся такая радостная… Так что смотри.

— Что смотреть-то? — я почувствовал, что сейчас Глузман скажет что-то неприятное.

— Как бы не загордилась совсем наша красавица. За ней-то знаешь, кто уже ухлестывает?

— Ну и кто? — как можно небрежнее спросил я, а между тем внутри разливался неприятный холодок.

— Так этот — бородатый Глеб, — знаешь? Он тоже недавно гросса выполнил в Лондоне. И в Дортмунде играл в главном турнире.

— И это тоже сеструха сказала? — побледнел я.

— Слухом земля полнится, — загадочно ответил Глузман, и тронул меня за рукав, — ну, бывай, не расстраивайся только. Все они, бабы, — одинаковые…

Мрачные мысли одолевали меня весь день. Я задумчиво уносился в мыслях в далекий, неведомый мне Дортмунд, и воображение ревниво рисовало облик бородатого Глеба, молодого, но уже известного всем шахматистам страны игрока. Ночью долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок с одной мыслью: «Скорее бы… скорее бы она приехала… скорее…»

…Рита вошла в аудиторию вместе с «папой», сияющее-красивая, с незабываемой улыбкой на губах, в новом элегантном костюме, облегающем ее фигуру. Оба курса разом встали и разразились аплодисментами. Довольный Леонид Абрамович прошагал к своему месту, привычно прижимая пухлую коричневую папку к бедру.