И Одинцов понимал, что в этот момент голос второго «Я» звучал намного сильнее и убедительнее.

Виктор с трудом дождался дня вылета на очередной матч команды.

В аэропорту его встречал Жорж. Уже по пути домой президент клуба заметил необычное состояние русского игрока

— Хорошее настроение у тебя! — улыбнулся Риршманн, бросив в очередной раз быстрый взгляд вправо. — Ты в каком-то необычно бодром тонусе!

— Ну, вроде того, — ответил Виктор, — душа как будто поет, к друзьям все-таки приехал!

— Как дома?

Виктор чуть помрачнел.

— По-прежнему. Личной жизни нет, только одна дочь меня радует там.

— Понятно.

Возбуждение, бурлящее внутри шахматиста, выросло в несколько раз, когда после двух часов игры с командой из Канн, Одинцов поднял голову от доски и увидел, что пришла Симона.

«Сегодня, именно сегодня все может решиться! Я должен ее уговорить!

Только спокойствие, соберись… не отвлекайся…»

Несмотря на внутренние призывы, Виктор с трудом сдерживал рвущееся наружу волнение.

Он, сделав ход, встал и подошел к девушке:

— Привет, Симона!

— Здравствуй… — глаза ее заметно потеплели.

— Я рад, что ты сегодня пришла.

— Спасибо. Как твои дела?

— Замечательно! Ведь ты здесь…

— Тебе так мало надо? — улыбнулась гостья.

— Это очень много уже.

Пауза.

Виктор помолчал, потом с волнением произнес:

— Я должен сегодня серьёзно поговорить с тобою… Ты, надеюсь, поужинаешь с командой?

Щеки девушки заметно порозовели. Что бы там не говорили о женской эмансипации, феминизме и прочей ерунде, каждая представительница прекрасного пала втайне мечтает об этой минуте.

— Хорошо, я сегодня как раз свободна.

— Спасибо! — и Одинцов, увидев, что соперник сделал очередной ход, заспешил к столику.

…Известный гроссмейстер, живущий на юге Франции, давил на позицию русского. Он стратегически переиграл менее опытного шахматиста, и уже сумел запастись лишней пешкой.

Однако в дело вмешался цейтнот.

Одинцов на каком-то необыкновенном кураже отлично провел отрезок с тридцатого по сороковой ход, и, воспользовавшись неточностью «гросса», перехватил инициативу.

Опять вокруг столика сгрудились все участники матча и зрители. Капли пота стекали по седеющим вискам ветерана. Команда Канн проигрывала одно очко, и, чтобы сравнять счет, он должен был победить Одинцова.

Однако русский действовал безукоризненно.

Гроссмейстер понял: сегодня не выиграть, хорошо бы «унести ноги».

И он, во время обдумывания хода Виктором, наклонился вперед, предложив ничью:

— Remis?

Что, кстати, запрещается неписанными правилами шахматного этикета.

Только при ситуации, когда тикают твои часы.

Но это правило нередко игнорируют, применяя своего рода психологический прием. Ставя противника перед выбором: сразу получить полочка или бороться за победу? Частенько выигрывая при этом время — начинают одолевать почти гамлетовские сомнения: быть или не быть?

Виктор бросил взгляд на позицию, потом на гроссмейстера.

«Очень перспективная у меня атака… Но не видно «форсажа»… пока везде защита у него имеется… к тому же я без пешки…, что думают Жорж и Евгеньич по этому поводу, интересно?»

Одинцов поднял голову и увидел, что оба «импресарио» стоят с весьма невозмутимыми лицами, однако указательный и средний пальцы на обеих руках у них почему-то скрещены между собой.

«Ясно, — хмыкнул про себя Одинцов, — молча говорят мне, чтобы тут же соглашался на ничью. Так… так… Может, все-таки попробовать «забодать» гросса? Но проигрывать ни в коем случае нельзя. Иначе матч закончится вничью, и меня нужно будет линчевать, или зажарить, как карася на сковородке. Надо подумать, время есть, и я могу принять мирное предложение в любой момент».

Одинцов погрузился в размышления.

Зрители с нетерпением ждали его решения.

В углу за судейским столиком сидел арбитр и читал свежий выпуск Le Monde.

Прошло двадцать минут.

Одинцов взглянул на циферблат часов.

«Вот задумался я, отвлекся… Все эта идея не выходит из головы. У меня осталось всего пять минут до окончания партии. Надо соглашаться на ничью*.

И он, согласно правилам, протянул руку противнику:

— Хорошо, remis.

Французский гроссмейстер хладнокровно ответил:

— Никаких ничьих. Играем.

Виктор возмущенно подпрыгнул на стуле:

— Как играем? Вы же предлагали ничью!

— Не припомню что-то, — «гросс» гаденько улыбнулся.

— Арбитр! — громко выкрикнул Одинцов и поднял руку.

Поднялся шум.

Подбежавший судья, выслушав противоречивые «показания» сторонников и противников Виктора, вынес вердикт:

— Я не слышал предложения ничьей, партия продолжается.

Пять минут Одинцова против тридцати у француза!

…Спустя четверть часа, в жестокой цейтнотной перестрелке Виктору удалось на висящем флажке уничтожить последнюю пешку противника. Однако в этой битве и он потерял почти все свои боевые единицы, оставался всего один пехотинец против голого короля «гросса».

Тот правильно держал оппозицию, и положение было теоретически ничейным. Однако в яростном кураже Одинцов догнал свою пешку до предпоследнего ряда и залепил вражескому королю пат.

— Ничья!

Гроссмейстер, изрядно вспотевший за эти минуты, протянул ладонь для рукопожатия.

Одинцов, сделав вид, что не замечает руку противника, поставил слегка подрагивающими пальцами свои подписи на бланках, встал из-за стола и направился к ожидающей его команде…

Ужин в ресторане прошел замечательно.

В этот вечер все были в ударе: весело шутили, беспрерывно разговаривали, философствовали за столом, разбившись по парам.

Цыган Миша прекрасно пел, наклоняя корпус с гитарой, частенько задерживался возле Симоны.

Хозяин ресторана также крутился возле нее, несмотря на ревнивые взгляды «Комарихи».

Матильда, как всегда, много курила, изредка отпуская едкие замечания в адрес особо захмелевших русских за соседними столиками.

Она сдержала свое обещание, подарив Одинцову огромный флакон мужской туалетной воды. Виктор чувствовал себя немного неуютно: он не захватил на матч сувениры из Москвы — несколько изделий мастеров Гжели.

— Через две недели, на следующей игре подарок — за мной! — торжественно-весело пообещал он.

Они вышли из ресторана вдвоем.

Испытывая одинаковое волнение.

Виктор не мог подобрать слова, чтобы Симона смогла понять его стремление оказаться с ней наедине в квартире на бульваре Вого. Девушка не хотела казаться легкомысленно-навязчивой, второй раз приглашая мужчину в поздний вечер к себе домой. Но слова <*Я серьёзно хочу поговорить с тобой» заставляли сладко замирать ее сердце. Наконец, Одинцов, почувствовав фальшь в десятиминутном разговоре возле машины Симоны, решился:

— Кто-то утверждал, что твоя программа обыграет меня как ребенка?

Он уловил теплые искры в вишневых глазах собеседницы.

— Не как ребенка, конечно, но просто тебе будет трудно бороться с ней. К тому же ты устал после матча и выпил вина.