— Что, наконец? — не выдержали Абеле, Эджисто и Вольфанго.

— И наконец… не перебивайте… и наконец…

Роясь в памяти, он вдруг стал хватать руками воздух и упал бы, если бы друзья не поддержали его и не уложили на софу. Он был бледен и, казалось, не дышал. Абеле пощупал ему пульс и покачал головой:

— Нужно звонить в скорую. По-моему, он умер. Я знал, что эти разговоры до добра не доведут.

Ведущий к почетным передним местам мостик из лодок напротив островка Индиано был близко, но, увы, возможность ступить на него имели, похоже, далеко не все. Только что по нему под жидкие аплодисменты проследовали мимо огненосцев, услужливо рассеивающих мрак дымящимися факелами и карманными фонарями, зажатыми в руках, как револьверы, несколько важных особ, задрапированных в черные хламиды. Сейчас лодки отводили от берега, дабы воспрепятствовать проходу простых смертных. Небо яркими пучками света разрезали прожекторы, и масса любопытных кружила на яликах вокруг освещаемого мощными юпитерами островка, по которому носились режиссеры, вооруженные мегафонами и свистками, телефонисты, кабельщики, специальные корреспонденты и другие «посвященные». Направляясь к плавучему мостику, я, известное дело, вызвал подозрения у хранителей огня, потому что один из них подошел ко мне и ткнул в лицо трубку карманного фонаря, источавшего неприятный голубой свет.

— Документы! — сказал он нараспев.

Он долго изучал мое удостоверение личности, проверяя, похож ли я на свою фотографию, после чего сухо приказал: «Сюда!», показав, где мне надлежало спуститься к реке.

Вскоре я уже стоял над рекой под тусклым уличным фонарем, на почтительном расстоянии от мостика избранных, рядом с рыжеволосой женщиной, внимательно наблюдавшей, как мне показалось, за перемещением улитки по парапету. Женщине могло быть тридцать — тридцать пять лет, ее спутник, только что закуривший длинную сигару, выглядел моложе. Они оживленно беседовали, но шум самолетов, которые летели на небольшой высоте, оставляя за собой шлейфы листовок, мешал мне слышать их разговор. Начался спектакль «18 B.L.»[144], «массовое» зрелище с участием машин и аэропланов, представление для одного выскочки и стотысячной толпы, призванное, если верить газетам того времени, окончательно похоронить буржуазный театр.

Сидя на парапете, я не очень-то следил за происходящим на острове. Я думал о своем, пока громкие крики не заставили меня поднять голову. Под деревьями появился накрытый стол в форме подковы с надписью огромными буквами над ним: ПАРЛАМЕНТ. Все прожекторы были направлены туда, на стол и на пирующих, к которым, с очевидным намерением сбросить парламентскую шваль в Арно, мчались выныривающие из темноты танки.

— Заминка, — сказала женщина, бросив взгляд в ту сторону и снова сосредоточив внимание на улитке, остановившейся на середине парапета.

— Заминка, — сказал ее спутник, выдыхая облако сигарного дыма.

Действительно, стол неожиданно за что-то зацепился, и опрокинувшим его танкам никак не удавалось сбросить его в реку под улюлюканье и смех зрителей. Тем временем социал-демократические кутилы, крошечные, как муравьи, разбегались в разные стороны, преследуемые отважными танкистами, осыпающими их оскорблениями. Неожиданно один из прожекторов погас, и интерес к спектаклю на несколько секунд пропал. Над головами пролетели очередные самолеты, зажегся свет, и сценой завладела хореография в сопровождении труб и литавр.

— Не вижу смысла… — с грустью в голосе начала рыжеволосая женщина, но не договорила, заметив, что маленькая улитка, чей влажный белый след блестел в свете фонаря, остановилась.

— А тема-то не новая, — сказал ее спутник, пыхтя сигарой как паровоз.

Из деликатности я отошел на несколько шагов. Небо, предвещая дождь, затягивали тучи. К доносившемуся с острова шуму присоединялся хриплый хор лягушек. В лучах мощных юпитеров гигантские плуги и сельскохозяйственные агрегаты превращали вчера еще бесплодные земли Империи в плодородные, и, подчиняясь свисткам режиссеров, на пустом месте возникали колосистые хлеба и хлопковые плантации, фонтаны нефти, тут же поступающие в широкие трубы нефтепроводов, густые фруктовые сады, населенные нимфами и псевдорусскими танцовщиками. Выли сирены, и на горизонте вспыхивали бенгальские огни. Зрители притихли, напуганные первыми каплями дождя. Огни рампы замигали. Я вернулся на прежнее место.

— Что там происходит? — имея в виду остров, спросила женщина более спокойным голосом. Она уже снова следила за улиткой, решившей продолжить свой липкий путь по парапету.

— По-моему, горит Лига наций, — ответил он, заглядывая в программу и выдыхая новую порцию дыма. Потом посмотрел, довольный, на белый пепел своей сигары, который успел выгнуться, но еще не падал.

— Не стряхивай его, — сказала она. — У меня идея.

Ветер усиливался, по острову метались огни и смутные тени. На набережных гудели клаксоны, приглашая пассажиров, начиналось паническое бегство зрителей. Мимо нас торопливым шагом прошли в сопровождении сержанта карабинеров два человека — явно с плавучего моста.

— Никакой дисциплины, — говорил один из них. — Настоящий провал. Жди неприятностей. Галеаццо[145] был вне себя.

— Какая идея? — спросил молодой человек с сигарой и протянул руку к шляпе, которую перед этим положил на парапет.

— Я загадала желание. Не шевелись.

Низко, на бреющем полете, с адским ревом пролетел самолет. Стотысячный зрительский муравейник расползался. Самое время было забыть о рыжеволосой женщине и ее спутнике, но тут я услышал, как она вскрикнула, и увидел, что она повисла у него на шее и разрыдалась. Пепел упал с кончика сигары. Улитки на парапете больше не было.

— Она переползла, — говорила женщина, прижимаясь к нему. — Она переползла. — Ей хватило полсекунды, понимаешь? Она уже повернула вниз…

— Полсекунды? Переползла? О ком ты? — уставился на нее спутник. И повернулся ко мне, словно призывая меня на помощь.

Женщина всхлипывала; создавалось впечатление, что она не в состоянии выговорить ни слова.

— Прошу прощение, — вмешался я. — Улитка успела повернуть вниз по парапету до того, как пепел вашей сигары упал, только и всего.

— Да? Повернула до того, как… Что вы хотите этим сказать?

— А вот тут, извините, начинается тайна, и тайна эта не моя. Допускаю, что дама связала с улиткой и с пеплом вашей сигары что-то очень личное, загадала желание… которое может иметь отношение к вам, синьор. Это так? Я не ошибся?

Женщина кивнула, смущенно улыбнувшись сквозь слезы, и еще крепче прижалась к своему спутнику.

— Но, простите, как вы узнали? Вы гадаете на картах? Вы ясновидец?

— Гораздо хуже, если угодно. Я журналист.

Удаляясь вдоль парапета над рекой, они нет-нет да и оглядывались на меня. Я медленно направился следом, сочтя за благо не дожидаться, когда мимо прошествуют очередные партийные бонзы. Гудели автомобильные моторы, первые машины уже поднимались по Виале дей Колли, видному издалека с его движущейся россыпью светящихся точек.

В дымке утреннего тумана, — еще немного и растворится в нем, — человек, похожий на Америго, остановился посреди тротуара и смотрел на меня.

Я неуверенно кивнул ему.

— Узнаешь? Да, это я, Америго, — сказал он. («Черт возьми! — подумал я. — По моим сведениям, он умер. Кто-то, уже и не вспомню кто, говорил, а я не удосужился проверить… Какие только глупости ни услышишь… Хорошо еще, что он не знает…»).

— Как живешь? — продолжал Америго. — Я тут искал кое-кого, в том числе тебя. Я здесь проездом, на несколько дней. Не следовало бы говорить тебе, что я выполняю секретную миссию, но я не забыл услугу, которую ты мне оказал тогда в июне, в Валларсе, отправив меня в отпуск накануне наступления. Знаю, ты не собирался спасать именно мою шкуру, ты ведь меня не жаловал, но пересилил себя из желания быть справедливым на все сто процентов. Так что я тебе обязан жизнью, обязан счастливым знакомством с Y. во время короткого отпуска и много чем еще. Не надо меня благодарить, лучше послушай, что я тебе скажу, и, главное, никому ни слова об этом разговоре, иначе я палец о палец не ударю, чтобы помешать тебе катиться по наклонной плоскости, и скоро все о тебе забудут. Мы снимаем фильм, который не устареет и через пятьдесят веков: его герои не просто увидят себя на экране, они будут по очереди жить в нашем фильме, занимая каждый отведенное ему место. Как живой человек ты принадлежал предыдущей картине. Не думай, я не хочу сказать, что это был плохой фильм, но он слегка устарел, вышел из моды… Слишком много первых планов, наездов, знаменитостей. Теперь рассказ будет значительно более стройным, темп намного быстрее. А музыка! Сам услышишь! Громкая, как канонада, и тонкая, как свист дрозда. Наверху идут в ногу со временем, знают, что сейчас нужно. В общем, у нас есть выбор, которого нет у вас.