– Ложись! Ложись, я сказал! Мордой вниз, бля!

Один из иракцев, судя по всему старший, что-то негромко сказал товарищам и первым плюхнулся на песок. Остальные двое почти без заминки последовали за ним – перспектива получить пулю от этого странного парня в заляпанной свежей кровью тельняшке и с неумело перевязанной головой их явно не прельщала.

Андрей же, глядя на дисциплинированно распластавшихся по песку арабов, неожиданно понял, что не знает, что делать дальше. Нет, в задержаниях, проверках и печально знаменитых «зачистках» он и раньше участвовал, но тогда все было иначе. Грамотно «держащие» противника и не перекрывающие друг другу секторы огня товарищи, знающий иракский и английский старший офицер, надежное прикрытие башенной пулеметной установки бэтээра... а сейчас-то ему что делать?

Пока бежал, задыхаясь и борясь с головокружением и тошнотой, по песку, знал лишь одно: догнать и уничтожить. Стрелять не думая; не отпускать спусковой крючок, пока патроны в магазине не закончатся... просто стрелять!

А сейчас?.. Вот они, перед ним – может, как раз те, кто мину на дороге ставил, может, другие, просто случайно оказавшиеся в этом месте и в это время. Дело-то не в этом. Андрей вдруг со всей остротой понял, что не может просто так взять и нажать на спуск. И дело вовсе не в приличиях, не в воинском долге или возможном наказании – кто и что тут потом докажет, ха! – дело-то в душе. В душе и, наверное, в чести...

Ствол автомата медленно опустился. Не совсем, конечно, – все-таки не первый месяц в Ираке: плавали – знаем, на что горячий местный люд способен! – и тут на помощь старшему сержанту неожиданно пришел тот самый иракец, что первым выполнил команду «лежать».

– Рюськи, не стрелай. Я хорошо на ваш говори, я в офицер училищ учился, ещьо когда у вас камунист был! Послюшай чуть-немного: я хорошо рассказать буду, ты нужный вещь слюшать будиш...

Андрей на всякий случай вздернул повыше увенчанный компенсатором ствол «калаша», однако особо не удивился: за время службы он уже не раз встречался с выпускниками советских военных училищ, одними из самых желанных курсантов в которых были, наряду с кубинцами и вьетнамцами, именно иракцы и иранцы. А узнав историю многолетней войны этих двух стран, когда друг против Друга воевали специалисты, обучавшиеся в одной стране и зачастую на одном курсе или факультете, даже подумал: не решал ли таким образом Союз какие-то свои геополитические интересы? Очень даже может быть... Так что заговоривший по-русски иракец Андрея совсем не удивил.

– Встань. – Сержант сопроводил команду понятным всему на свете военному люду жестом, коротко дернув автоматом вверх. – Остальные пусть лежат.

Иракец кивнул и, что-то коротко бросив товарищам, поднялся, деловито отряхивая от песка не первой свежести одежду. Андрей незаметно напряг лежащий на спусковом крючке палец, однако нападать на него – по крайней мере пока – никто не собирался.

– Буду рассказать, – как ни в чем не бывало продолжил между тем пленный. – Болшой тайну открою, а ты меня за это – отпускать, харашо, рюськи? Да? – И, видимо, не узрев на лице Андрея должной степени оптимизма, торопливо добавил:

– Я знай, что ты думает. Ты думает, что это мы твой бэтиер на дороге взрывать, но мы это не делать! Аллахом клянус – не делать. – Иракец провел ладонями по несуществующей бороде и помотал головой. – Сейчас рассказат тебе буду, поймешь, что я правда говорить! Отпускать будешь? – желая удостовериться в заключении сделки, переспросил он, обнажив в неискренней улыбке кажущиеся излишне белыми на его смуглом лице зубы.

– Посмотрим. – Чувствуя готовую разлиться по всему телу предательскую слабость (сказывалась недавняя контузия), Андрей осторожно сделал шаг назад и опустился прямо на покатый склон бархана. Автомат он положил на колени, по-прежнему держа его направленным на противника. Состояние у него, конечно, сейчас еще то, но пока арабы преодолеют разделяющие их метры, на спуск он нажать, вне всяких сомнений, успеет. Иракцы в этом, будем, надеяться, тоже не сомневаются.

– Эти тоже по-русски умеют? – Он кивнул на остальных задержанных. – Или только ты такой образованный?

– Толко я! – со свойственной восточным людям гордостью за самого себя, любимого, подтвердил тот. – Они – нет. Солдат, едва-еле школу кончал, язык не учит, сразу армия идти, – доверительно сообщил он, презрительно кивая на лежащих товарищей. – Мало чего знают. Я – старший группа, я много чего знаю. Болшой тайна знаю. Саддам тайна. За нее надо меня отпускать. Честный договор, жалет не будиш! Я быстро пустыня уйду, граница недалеко. Лаже машин не надо, пешком ходить можно...

Последнее утверждение, с точки зрения Кольчугнна, было более чем сомнительным, однако спорить он все-таки не стал. Даже если у них тут неподалеку припрятана машина (что, вероятнее всего, так и есть: местным поверить – себя обмануть), его это мало интересует. Все равно скоро америкосы на «вертушке» прилетят – поляки ведь наверняка им про взрыв на дороге уже сообщили. А от вертолета в пустыне не очень-то и спрячешься, тем более на машине, тем более когда у пилота привычка: сперва вжарить ракетой, а потом уже разбираться, куда и в кого он попал.

Кстати, насчет их непричастности к подрыву БТР. Это, скорее всего, правда. Методику действий оккупационно-миротворческих сил они ничуть не хуже самого Андрея знают и, значит, должны понимать, что сидеть в километре от взорванного шоссе и ковыряться в каких-то развалинах – занятие в данной ситуации глупее некуда. Что ж, уже хорошо...

– Говори. – Старший сержант демонстративно взглянул на часы.

Араб его понял.

– Знаю, рюськи, у меня мало времени – скоро ваши вертолет прилетят, всех искать будут. Но рассказат буду успеть. Толко скажи: отпустиш потом? Слово даш?

– Нет, – честно ответил Андрей, словно невзначай приподнимая и поудобнее устраивая на коленях автомат. – Говори! Это у тебя времени мало, а у меня его – сколько хочешь...

– Значит, не обманеш. – Сделав из сказанного неожиданный вывод, удовлетворенно кивнул знаток «саддам тайна». – Это харашо, что ты рюськи. Вы не обманыват, как эти. – Он презрительно дернул головой, но объяснять ничего не стал. Впрочем, Андрей отчего-то прекрасно понял, кого тот имеет в виду. – Но и вас тоже обмануть сабсем легко... Ладно, слюшай, я очен быстро все сказать буду! Здесь, – иракец показал рукой на тонущие в песке развалины у себя за спиной, – город был, очен древний, очен старый, как... – он замолчал, подыскивая подходящее, с его точки зрения, сравнение. Наконец нашел: – Как Вавилон, знаиш? Можит, еще много древний. Дажи шумер потом, после были! Историк, археолог – не знаит, никто не знаит... Саддам давно искал, много лет. Только зимой два год назад нашел, но раскопат не успел. Война с американцы началась. Саддам думал, тут очен болшой тайна ест, важный тайна... Болшой город – болшой тайна. – Иракец засмеялся, но увидев, что шутка у единственного слушателя успеха не имела, продолжил: – Саддам думал, здес что-то важный ест, можно найти и использоват. Зачем – не знаю, что здес – тоже не знаю, я в охране был, чтоб секретность, панимаиш? – Иракец замолчал, вопросительно глядя на Андрея и, судя по этому взгляду, ожидая вопросов. Или удивляясь отсутствию таковых. Разочаровывать его Кольчугин не стал.

– Че-то я не понял: зачем Хусейну древние руины? Археологией решил на старости лет увлечься?

– Ай, рюськи! – Иракец, похоже, ожидал другого вопроса. – Говорю: не знаю. Город под песок глубоко был, после бури в феврал два тыща третий год песок ушел, руины снаружи виден стали. Наши ученый, которые на Саддам работать, говорил: от древних люди осталось, – можит, важный информация, можит, еще что-то – Аллах знает...

– Ну мне-то что с этого? – Андрей был разочарован. Тайна, которой пленный собирался выкупить свою свободу, на поверку оказалась очередной статейкой в газете для любителей всего загадочного и непознанного. Или – если все это правда – бесценной информацией для профессиональных археологов или востоковедов, к числу которых Андрей себя уж никак отнести не мог. – Вот удивил...