— Нет, паренек, я уж лучше тут поживу. А то в поселке меня сразу сцапают. Вот нога заживет, тогда другое дело. Разыщу кого надо…

— А кого тебе надо? — спросил Васька. — Мы тебе сразу найдем. Только скажи.

Красноармеец улыбнулся:

— Нет уж, спасибо. Я лучше сам.

«Скрывает он что-то», — подумал я.

— Товарищ красноармеец, — сказал Андрей, — а как ты думаешь, что если мы отряд свой организуем? Небольшой такой, зато боевой. А?

— Это верно, отряд организовать хорошо бы, — сказал Гаврик. — А то что ж? Вчера нас уже побили. Может, сегодня еще побьют. А отряд будет — мы сами накладем им.

— Ничего ты не понимаешь, — сказал Андрей. — Нам не для драки отряд нужен, а против беляков, офицеров бить.

Красноармейцу это заявление понравилось.

— Вы, видать, парни отчаянные! — сказал он. — Только если вы одни в это дело сунетесь, вам дадут духу. С первого же снаряда от вас одни клочья останутся. Вот если бы был здесь настоящий партизанский отряд из деповских рабочих, вот это да! Вы бы там разведчиками были, а то и пулеметчиками. Я одного парнишку в Балахоновском отряде знал, твоих вот лет, — кивнул он на Андрея. — Так этот парнишка, когда наши отступали от Богословки и уже пушки бросили, поснимал с пушек замки и кинулся нам вдогонку Слышим — кто-то скачет сзади. Оглянулись — этот парнишка. «Эй вы, черти голомазые! — кричит. — Зачем пушки белым оставили?» И вытаскивает из вещевого мешка замки. А они тяжелые!

— Ну вот видишь, — сказал Андрей. — И мы могли бы не хуже красноармейцам помогать. Ты нас все-таки организуй. Запиши нас, которые за красных идут. Не бойся, шуметь мы не станем. Без тебя никакого дела не начнем.

— Ну, ладно, — сказал красноармеец. — Только запомните: во-первых, воинская дисциплина; во-вторых, чтобы никому ни одного лишнего слова. Поняли? — Красноармеец поднял палец.

— Поняли, — сказал Андрей за всех. — Если кто проболтается, я ему сам голову оторву.

— Чего ты на меня смотришь? — буркнул Васька. — Я, что ли, проболтаюсь?

— Да я на тебя и не смотрю… Чего ты разошелся? Так как же, товарищ красноармеец, запишешь нас?

— Зачем записывать? Я и так вас запомню. А бумажка еще, того и гляди, попадется кому не следует.

— Нет, пиши, — сказал Андрей. — Мы ее в таком месте закопаем, что ни один черт не найдет.

Андрей вытащил из бокового кармана куртки большую записную книжку в потрепанной клеенчатой обложке, вырвал лист с красной линейкой наверху и протянул красноармейцу.

— Пиши меня, — сказал Васька. — Василий Ильич Кастинов, двенадцати лет, доброволец.

— Фамилии писать не надо, — сказал красноармеец. — Запишем условно первую букву.

И он написал огрызком карандаша:

1. Василий К., 12 лет.

2. Андрей Б., 15 лет. (Фамилия Андрея была Беленец.)

3. Григорий М., 15 лет. (Это я, Мирошко.)

4. Иван Д., 14 лет. (Иван Васильевич Душин.)

5. Михаил А., 14 лет. (Архоник.)

6. Гаврила Д., 14 лет. (Дьяченко.)

— Все? — спросил красноармеец.

— Все, — сказали мы коротко.

— А как же Сенька Воронок? — спросил Васька.

— Да его же нет, зачем его писать? — сказал Иван Васильевич.

— Пиши! — крикнул Васька. — Его первым писать надо было. Он парень отчаянный. Не то что ты.

Красноармеец записал:

7. Семен В., 15 лет.

Потом он разделил страницу пополам, и все мы в порядке номеров расписались, — каждый поставил свою букву. Только одна строчка осталась без подписи.

Командиром отряда выбрали, конечно, Андрея.

— Да вы и в самом деле отряд организовали, — говорил красноармеец, весело улыбаясь.

На том же листке написали протокол М. К. Н. О. С. В. О. У. В. Д. П. С. П. П. Р. К. П. В. В. О.

Это значило:

«Местонахождение красноармейца не открывать. Собрания всего отряда устраивать в другом пункте. Совещания проводить под развороченной крышей. Провести вербовку в отряд».

А под протоколом еще написали 12 букв — это были опять имена и фамилии добровольцев.

— Вы тоже подпишитесь, — сказал Васька красноармейцу.

Красноармеец подписался: П. Ш.

— Это, значит, вас Петром зовут? — спросил Васька, внимательно разглядывая буквы.

— Нет, не угадал. Мать Порфирием звала. Порфирий Шабуров.

— Ну и звать вас чудно! — сказал Васька.

Мы уже собрались было уходить, как вдруг Порфирий остановил нас и спросил:

— Кто из вас поближе к станции живет?

— Я! — крикнул Васька. — Я ближе всех.

— Тише! Чего орешь? — сказал Гаврик. — Сказано ведь было, чтоб лишних слов не говорить.

Порфирий подошел к Ваське:

— А что твой отец делает?

— Он слесарем деповским работает. Про него все говорят, что он первый в поселке большевик. Он даже командира бронепоезда не испугался.

— А дома когда он бывает?

— Вечером.

Красноармеец помолчал немного, а потом сказал:

— Вот что, Василий. Приходи ко мне как-нибудь вечером, мы к отцу твоему вместе пойдем.

— Вы и к нам тогда приходите. Мы с Васькой в одном дворе живем, — сказал я.

— Да и я недалеко живу — четвертый проулок сзади, — сказал Гаврик.

Порфирий засмеялся.

— Мне бы уж как-нибудь до одного дотащиться, — сказал он. — Нога у меня теперь, как полено. Да и опасно мне разгуливать — сгребут. Так вот что, Вася, скажи своему отцу, что, ежели он не боится, пускай как-нибудь рабочих созовет, кто понадежнее, человек трех-четырех, да меня предупредит.

— Непременно скажу.

Мы попрощались с Порфирием и разошлись по домам.

Это был первый день в истории нашего боевого отряда.

Возле бакалейной лавки мы с Гавриком увидели станционных ребят. На вытоптанной дорожке они играли в костяшки — в альчики. Игру вели Пашка Бочкарев и Мишка Шевченко.

Пашка Бочкарев, толстый, с красными щеками, все время проигрывал. Он неуклюже нагибался, ставил на кон разрисованные альчики и медленно крутил между пальцами свинцовый биток. Мишка Шевченко был проворнее: тонкий, худощавый, он ловко сбивал с кона Пашкины костяшки и хохотал, широко раскрывая рот.

— Эге, — говорил он, — были ваши, стали наши!

Пашка проигрывал альчики один за другим. Он краснел, пыхтел, ругался. Наконец не выдержал, повернул фуражку козырьком назад, подошел к Мишке поближе и ни с того ни с сего съездил его по носу. Кровь брызнула у Мишки из носа фонтанчиком.

— За что бьешься? — крикнул Шурка Кузнецов, выбираясь из толпы ребят.

Пашка испуганно пробормотал:

— А за то, что играет не по правилам. Пусть, когда бьет казанки, не мухлюет.

— Врет он, я не мухлюю, — плаксиво закричал Мишка.

Он знал, что если Шурка Кузнецов за него заступится, так никто уже не посмеет его тронуть Шурка был парень горячий, — что попадется под руку, тем и саданет.

Тут подошли Афонька Кипущий и Ванька Махневич.

Афонька, не разобрав толком, в чем дело, набросился на Пашку сзади и схватил его за шиворот.

— Постойте, — лениво протянул Ванька Махневич. — Чего это вы все за Мишку? Я знаю его, он всегда в игре мошенничает.

Афонька отпустил Пашкин ворот. Пашка круто повернулся и тут же на месте рассчитался с ним: подряд два раза дал ему в ухо и по лбу.

— Вот тебе, чертов апостол! Не лазь, куда не просят!

Драка разгорелась бы вовсю, если бы не вмешались мы с Гавриком.

— Вы чего тут деретесь? — басом спросил Гаврик.

— Не, никто не дерется, — спокойно сказал Ванька Махневич.

Гаврик посмотрел на Мишку, у которого все лицо было разрисовано кровью, и на Афоньку Кипущего, который держался за левое ухо.

— Видать, что вы мирно беседовали, — сказал Гаврик. — А теперь что делать думаете?

— По домам пойдем, — сказал Шурка Кузнецов. — Мне голубей кормить пора.