Андрей тоже выбрал себе коня, гнедого, сухопарого, вскочил в седло, и мы помчались галопом на Кубань.

Только по дороге я заметил, что у меня поцарапана рука. Это осколком от гранаты задело. Ну, ничего, заживет, если только под пулю нынче не попаду.

А пули так и жужжат кругом. У въезда на мост мы остановились.

На мосту давка.

Подводы со всяким хозяйством — с кроватями, с кастрюлями и корытами — не давали двигаться артиллерийской батарее. Лошади бесились и поднимались на дыбы. Казаки, пробираясь верхом между зарядными ящиками и тяжело нагруженными бричками, стегали плетьми кого попало — и лошадей и людей.

А над Кубанью рвалась шрапнель и дождем сыпалась в воду.

И вдруг у самых орудий упал снаряд. Кто был поближе, кинулся к перилам, а кто и в самую Кубань прыгнул. Другие, как подкошенные, попадали на землю — прямо под колеса повозок.

Снаряд так и не взорвался, а пропал из-за него не один человек. На ту сторону Кубани никто не переплыл.

Все новые и новые подводы, двуколки и фаэтоны подъезжали к мосту.

— Гляди! — крикнул мне Васька.

В лаковой коляске сидели двое мужчин. Один из них был рябой и горбоносый атаман, а другой — станичный мукомол, Иван Матвеевич Дериземля. За коляской тянулись тачанки, а за тачанками — опять артиллерия.

— Эх, нельзя этих гадов живьем отпустить, — сказал Андрей, поднимаясь на стременах. — Красные, видно, уже станцию берут. Слышите, какая там трескотня? Надо бы задержать.

— А как задержишь?- спросил Иван Васильевич.

— Так, — сказал Андрей и выстрелил в атамана. Он так и плюхнулся с коляски на мостовую. — Через Кубань переправимся и в лоб ударим. За мной!

Андрей стегнул своего коня и погнал его берегом к перекату. Мы поскакали за Андреем. Берег у переката крутой, каменистый. Кони так и царапали камни копытами, спускаясь к реке. Но вот уже конь Андрея широко расплескивает ногами воду. Мы тоже не отстаем. Лошади доходят до глубокого места и, отдуваясь, пускаются вплавь. И вот наконец берег — низкий, пологий, с молодым кустарником. Мы пробираемся сквозь кусты и скачем к мосту.

— Заряжай! — кричит Андрей.

До моста еще далеко, но мы слышим какие-то выстрелы, и отдельные, и пачками. Стреляют с этой стороны моста — в лоб кадетам. Кто-то, видно, переправился через Кубань раньше нас.

Подъезжаем поближе — чуть не у самого моста лежит цепь.

— Да ты смотри, они в шлемах — в буденовках. Красноармейцы это! — кричит Гаврик, обогнав нас.

Да, это красноармейцы. Они лежат на земле, прижимая винтовки, а у пригорка в лесу фыркают их лошади.

— Вы куда? Кто такие? — крикнул нам с земли красноармеец, крайний в цепи.

— Свои, большевики! — ответил Андрей, осаживая коня.

— Ну, ложись, если так, — сказал красноармеец.

Мы спешились, легли рядом с красноармейцами. У них были длинные винтовки, а у нас коротенькие обрезы.

С правого фланга раздалась команда:

— Пли!

Мы вместе со всеми ударили по мосту. Раз, другой, третий… Сначала с моста отвечали беспорядочными выстрелами, а потом пальба утихла, и вдруг вся ярмарка, запрудившая мост, повернула назад, к поселку.

Что тут сотворилось! Одна подвода на другую наскакивает, верховые чуть не по головам пробираются, артиллеристы обрубают постромки, бросают свои орудия — и кто куда…

Так захватил в этот день красный кавалерийский эскадрон восемь кадетских орудий, десятка два пулеметов, одного генерала, трех полковников и поезд с беженцами.

На вокзале и на станичном правлении подняли красные флаги.

В тот же день к вечеру мы встретили Саббутина.

Было это на митинге у депо. Народу собралось тысяч пять-шесть — и поселковые, и красноармейцы, и станичники.

Ораторы говорили с вагонной платформы перед самыми окнами мастерских.

Все речи кончались одним:

— Добьем эксплуататоров, душителей рабочего класса! Да здравствует советская власть! Да здравствует Ленин!

Отряд наш появился на митинге в полном составе, с обрезами в руках. Жалко только, что в дальних рядах нам пришлось стоять. Мне, Сеньке и Андрею еще было видно, кто говорит. А вот Васька все подымался на цыпочки и жаловался, что ничего не видит.

— Кто это говорит? — спросил он, когда на платформу взобрался новый оратор.

— Не знаю, какой-то командир или комиссар в кожанке, — сказал Гаврик.

— Да это Саббутин! — крикнул Васька. — Я по голосу слышу, что это Саббутин.

Да, это был наш старый знакомый, командир батареи Саббутин. Он так постарел и оброс такой окладистой бородой, что мы едва узнали его.

— А кто там председатель? — спросил Васька.

— Илья Федорович.

Васька довольно улыбнулся, будто не отца его выбрали председателем, а его самого. А когда митинг подходил к концу, Васька протиснулся вперед. Ему непременно хотелось поговорить с Саббутиным.

Саббутин сидел на платформе рядом с Порфирием и курил.

— А, Васька! — улыбнувшись сказал Порфирий. — Ну как? Не убили тебя? Ну, подсаживайся к нам.

Порфирий протянул Ваське руку и втащил его на платформу.

— Это партизан из Юнармии, — сказал он Саббутину, — первый в нашем отряде.

Но Саббутин и сам узнал Ваську:

— Ну и вырос же ты, Вася, за это время! Совсем шариком был, а теперь вот как вытянулся.

— А почему, — спросил его Васька, — вы мне тогда поклона не прислали, товарищ Саббутин?

— Когда тогда?

— С фронта, когда Семен Воронок у вас был.

— Ну, милый мой, — сказал Саббутин, — всех не упомнишь. На фронте много дела было, не до поклонов.

То, что рассказано в этой повести, не выдумка.

Конечно, всех мелочей не вспомнишь, кое-что невольно и присочинишь.

Но участники отряда, герои повести — настоящие, а не выдуманные люди, только в повести у них фамилии другие.

Многие из них живы до сих пор и довольно еще молоды. Самые старшие из нашего отряда — Андрей и Семен — теперь инженеры и работают на железной дороге. Недаром сыновья деповских. С самым младшим — Васькой — я недавно встретился на станции Минеральные Воды. Я ехал на курорт. Прохожу по платформе мимо паровоза, вижу — из окна высунулся машинист, чистым воздухом дышит, пот с лица вытирает. Я его сразу узнал — ведь сколько лет провели рядом.

Не только в отряде были мы с ним вместе, но и в Красной Армии, в которую вступили сразу же после прихода большевиков (Ваське тогда только тринадцатый год шел).

Вместе побывали мы и в Баку, и в Ленкорани, и в Махачкале, и в Хачмасе, и в Дербенте, и на границе Ирана. Воевали с азербайджанскими беками, с англичанами-интервентами и просто с бандитами. Как же было не узнать старого товарища!

А Гаврика, лучшего нашего стрелка, под Перекопом убили врангелевцы.

Героем он был у нас в отряде, героем и умер.

В те годы, о которых говорится в этой повести, я и все мои товарищи по отряду мало учились. Не до ученья было. Мы учились в боях защищать правое дело рабочих и крестьян — бессмертное дело великого Ленина! Зато теперь перед всеми нами открылась широкая дорога.

Каждый нашел свое призвание и свое место в жизни.