На следующий день, 28 октября, рано утром в 5 часов, посвятив час молитве, мы, во имя Божие, стали под паруса. Ветер был вест-зюйд-вест; к полудню он стал весьма сильным и наконец перешел в бурю, продолжавшуюся всю ночь.
Тут мы заметили, что большинство наших моряков в искусстве мореплавания были столь же стары и опытны, как наше судно, в первый раз выходившее с нами в море. Приходилось считать чудом, что наша мачта, весьма опасно качавшаяся из-за новых канатов, не повалилась через борт в первый же день.
29 того же месяца ночью мы подошли слишком близко к берегу Дании, который нашим штурманом принят был сначала за остров Борнгольм. Наш курс был направлен на берег Сконии, и мы вскоре с опасностью для корабля и жизни сели бы на этот берег (тем более что лот уже показывал не более 4 сажень), если бы начавшийся день не открыл нам берега и мы не успели изменить тотчас свой курс. Около 9 часов мы имели остров Борнгольм вправо от себя.
Так как в течение этого дня сначала замечался слабый ветер, то мы подставили ветру все паруса. Под вечер около 10 часов мы не ждали никакой опасности и думали после невзгод прошлой бурной ночи провести время спокойно. Посол Брюггеманн, видя, что ветер треплет паруса, предположил, что курс взят неправильно, и увещевал штурмана быть повнимательнее; тот, однако, успокоил нас, говоря, что перед нами открытое море. Вследствие этого мы, идя на всех парусах, наскочили на скрытую плоскую подводную скалу и сели. Жестокий шум и треск корабля так нас поразили и испугали, что мы уже думали, что здесь закончится наше плавание, а с ним вместе и жизнь наша. Сначала мы не знали, в какой местности нам следовало предполагать себя. Было как раз время новолуния, когда из-за темной ночи нельзя было видеть впереди себя даже на расстоянии корпуса корабля. Хотя мы, вывесив фонарь и дав несколько выстрелов из мушкета, и звали на помощь, надеясь на близость суши и людей, но сначала не слышно было ничего в ответ и утешение нам. Корабль стало кренить, и тут среди больших и малых начались плач, вопли и причитания. Многие из нас, в страхе смерти, бросались на колени и навзничь, кричали и взывали к Богу о помощи и спасении. Сам шкипер плакал как дитя и был так поражен неожиданностью, что не знал, что делать. Я и друг мой Гартман Граман уговорились, если дело дойдет до кораблекрушения, заключить друг друга, по старой привязанности, в объятия и таким образом помереть; мы сели поэтому вместе и ждали гибели. Другие добрые друзья прощались между собою, а большинство делали обеты перед Богом, обещая, в случае спасения, пожертвовать, кто что мог, в пользу бедных: эти обещания и были сдержаны, и из обещанных и подаренных денег дано было потом бедной и благочестивой девушке в Ревеле приданое к свадьбе. Между прочим на судне представляло весьма жалостное зрелище, как сынок посла Крузиуса, Иоганн Филипп, девятилетний мальчик, стоя на коленях и с поднятыми к небу руками, беспрестанно громко взывал: «Ах, спаси меня, сыне Давидов!» К этому наш полевой проповедник прибавлял: «Господи! Если Ты нашей мольбы не желаешь услышать, то услышь хоть это невинное дитя!» Бог помиловал нас, и хотя из-за высоких волн наше судно не раз двигалось вперед по поверхности скалы, не раз поднималось и опять грузно опускалось и получало один толчок за другим, оно все-таки осталось цело, и мы в нем спаслись. Когда временами на нас налетал сильный шквал и одна волна за другою обрушивались на судно, всякий раз возобновлялся вопль, и мы думали, что с нами покончено.
Около 1 часу мы заметили огонь, вспыхнувший недалеко от нас; отсюда мы заключили, что мы должны быть близки к суше. Поэтому послы велели развязать и спустить на воду корабельную лодку, думая ехать на огонь и спастись сначала вдвоем со слугою своим на сушу, а там посмотреть, не найдутся ли средства доставить и нас к берегу. Шкатулки, или дорожные ящики, в которых находились княжеские верительные грамоты, равно как и другие драгоценные сокровища, едва были поставлены в лодку, и едва туда же проскочили двое из простого нашего люду, думавшие спасти жизнь свою раньше других, как волны наполнили лодку водою так, что она начала тонуть; затем она даже перевернулась и оторвалась, и промокшие до костей люди еле успели, с опасностью для жизни своей, пробраться назад на судно. И так мы принуждены были вместе всю ночь провести в опасности, страхе и надежде.
Когда к утру небо начало проясняться, стали проходить и страх и ужас этой мрачной ночи. Тут мы заметили, что сидим перед островом Эландом, а перед нами — обломки датского судна, которое за четыре недели перед тем погибло. Мы нашли на острове и мальчика, спасшегося от кораблекрушения; его мы взяли с собою в Кальмар.
Когда при восходе солнца ветер успокоился и волны улеглись, к нашему кораблю подъехали два рыбака с Эланда в небольших лодках; когда им обещана была запрошенная ими большая награда, они высадили на берег сначала послов, а затем некоторых из нас. К полудню на берегу опять удалось найти шкатулки господ [послов], выброшенные морем. Затем прибыли и несколько эландских крестьян, чтобы помочь снять судно со скал. Шкипер распорядился, чтобы два якоря были отведены и отпущены на дно саженях в сорока от судна. Когда теперь крестьяне вместе с боцманами вдесятером повезли большой якорь на корабельной лодке и хотели его выбросить в море, произошла ошибка (вероятно, потому, что головы их отяжелели от вина, которым мы для привета обильно их угостили), так что лодка опрокинулась и все они жалким образом поплыли по морю: одни схватились за опрокинутую лодку, другие за весло и держались так до тех пор, пока наш штурман не подъехал к ним на помощь на одной из рыбачьих лодок, стоявших у борта, и в два приема выловил их всех за исключением одного, а именно корабельного плотника, который, не имея за что держатся, должен был погибнуть, захлебнувшись на наших глазах. Высокий и сильный крестьянин, оставшийся у нас на судне и не пожелавший ехать с другими, при виде этого несчастия, выехал в своей рыбачьей лодке помогать в спасании. Когда он хватал боцмана, плывшего безо всего по морю, он сам упал в море, боцман же забрался в лодку и доставил к кораблю крестьянина, повисшего на борту лодки.
Пока теперь трудились над стаскиванием корабля, вода заметно поднялась и ветер, дувший до сих пор с юго-запада, перешел на северо-запад и помог подвинуть судно в сторону. Когда оно снова попало на глубокое место, ветер опять подул с юго-запада; с этим ветром мы и смогли потом проехать через Кальмарзунд, притом не без опасности — ввиду неровностей дна у Кальмарских окопов. У Кальмара судно дожидалось послов, которые 1 ноября подошли сушею с некоторыми из своих людей; при Ферштадте, у старых окопов, они переправились к судну и вступили снова на борт его. Остров [Эланд] имеет 18 миль в длину и только одну в ширину. В нижней своей части, где нас выбросило на берег, остров каменист и скалист, вследствие чего здесь мало лесу и пашен; зато подальше вверх он покрыт елями и другими деревьями, имеет хорошие пастбища и много мелкой дичи. Здесь в каменоломнях добывается много красных и белых плит и камней, идущих на мостовые и здания; их отсюда вывозят и в другие места. Насупротив Кальмара на острове стоит укрепленный замок Борхгольм. Раньше на острове были 32 церкви, теперь часть их закрылась. Проезжающие могут еще видеть 18 колоколен, стоящих в ряд. Остров находится в подданстве у короны шведской.
Кальмар — важнейший город в Смоланде, в 40 милях от Копенгагена, на берегу моря. Он невелик и состоит из плохих деревянных домов. В нем, однако, находятся королевский дворец и хорошо укрепленная валами крепость: год тому назад город был почтен королевским шведским торжеством.
Из Кальмара Иоганн Фохт и Стен Иенсен опять были посланы обратно, через Данию, в Готторп, чтобы привезти новые верительные грамоты, так как прежние испортились в морской воде.
После этого совещались, что лучше: морем ли ехать дальше или сушею через Швецию, и, наконец, по многим причинам, было решено, принаняв опытного штурмана к нашему, отважиться и дальше через море. Так как, однако, в Кальмаре нельзя было достать штурмана, то мы взяли двух лоцманов, которые должны были на протяжении полумили показывать нам путь через мелкие места. И вот 3 того же месяца мы, во имя Божие, опять стали под паруса и проехали мимо большой круглой скалы, прозванной Шведскою Девою, которую мы оставили по левую руку от себя в море. Ее расстояние от Кальмар-зунда определяется в 8 миль. Около полудня в стороне от нас показался замок Борхгольм, лежащий на Эланде. К вечеру мы достигли оконечности острова Эланда и в эту ночь обогнули ее при таком жестоком северо-восточном шторме, что передняя часть судна шла скорее под водою, чем над нею, а волны ударяли до парусов. При таком шторме и корабельный насос стал плохо действовать, и его пришлось с большим трудом распутывать и приводить в ход; между тем вода вычерпывалась деревянными посудинами и котелками, что делалось ужасно плохо, так как никто не мог стоять на судне. Буря продолжалась до полудня, и так как едва шесть румбов попадало в наши паруса и мы из-за этого не подвигались вперед, но придвигались все больше к берегу Эланда, то шкипер наш стал очень беспокоиться: он говорил, что стоит буре продлиться еще два часа и корабль будет прибит к подветренному берегу и погибнет. Поэтому мы снова были в немалой боязни, но, когда потом ветер стал прибавлять нам то по три, то по четыре румба, мы опять, обрадованные, могли преследовать свой курс дальше. К вечеру увидели мы большой остров Готланд [87].
