Когда по заходе солнца мы стали на якорь, то увидели по левую сторону у берега 10 казаков, которые спешили вверх по реке и в лодке переправлялись на другой берег. Посол Брюг[ге]ман тотчас велел 8 мушкетерам, частью из солдат, частью из людей свиты, на лодке поспешить за ними и доставить их на судно. Казаки, однако, вытащили лодку на берег и спрятались в лесу, вследствие чего наши, ничего не добившись, темной ночью вернулись на судно. Наш маршал по этому поводу имел горячий спор с послом Брюг[ге]маном, которому говорил, что очень неудобно и опасно высылать людей ночью на подобные предприятия, в которых им нельзя оказать поддержки Брюггеман отвечал резкими словами.

2 сентября мы пришли к острову Ахматовскому, и в 20 верстах от него к другому — Золотому, который длиной в 3 версты. Потом пришли мы к Золотой горе, получившей, как говорят, свое название оттого, что некогда, как нам рассказывали, татары здесь напали на богатую «станицу», или флотилию, одолели ее и ограбили, после чего разбойники деньги и золотые вещи делили шляпами. Эта гора в 70 верстах от Саратова. Сейчас же за концом ее начинается белая Меловая гора, которая тянется по берегу вниз по реке на 40 в. и на поверхности своей так ровна, точно она по шнуру сглажена. К реке она круто спускается, а у подножья близ воды украшена красиво растущими деревьями. За ней следует еще иная, которую мы назвали Столбовой горой; она также была очень приятна на вид: со стороны обрывистого края здесь много выдающихся наружу кусков, которые, в качестве каменных жил, остались не размытыми после смытия рыхлого песка; они были похожи на столбы синей, красной и желтой окраски и были перемешаны с зелеными кустами ^[251].

3 сентября мы с левой стороны увидели реку [Е]руслан ^[252], а направо напротив круглую гору Ураков [бугор] ^[253], которую считают в расстоянии 150 в. от Саратова. Эта гора, как говорят, получила свое название от татарского государя Урака, который здесь бился с казаками, остался на поле битвы и лежит погребенный здесь. Дальше с правой стороны находится гора и река Камышинка. Эта река вытекает из реки Иловли ^[254], которая в свою очередь впадает в большую реку Дон, текущую в сторону Понта и представляющую пограничную реку между Азией и Европой. По этой реке, как говорят, донские казаки со своими мелкими лодками направляются к Волге. Поэтому это место и считается крайне опасным в отношении разбойников. Здесь мы на высоком берегу направо увидели много водруженных деревянных крестов. Много лет тому назад русский полк бился здесь с казаками, которые хотели укрепить это место и закрыть свободный проход по Волге. В этой стычке, как говорят, пали с обеих сторон 1000 человек, и русские были здесь погребены.

Когда мы прошли мимо этого места, то заметили весь персидский и татарский караван, состоявший из 16 больших и 6 малых лодок, шедших рядом и гуськом. Когда мы заметили, что они, ожидая нас, опустили весла и лишь неслись по реке, то мы подняли все паруса и одновременно старательнее взялись и за весла, чтобы догнать их. Когда мы близко к ним подъехали, мы велели трем нашим трубачам весело заиграть и дали салют из 4 пушек. Караван отвечал мушкетными выстрелами из всех лодок. После этого выстрелили и наши мушкетеры, и с обеих сторон пошло большое ликование.

Во главе этого каравана, собравшегося окончательно перед Самарой, были, кроме вышеозначенного шахского персидского купчины и татарского князя Мусала, русский посланник Алексей Савинович Романчуков, отправленный от его царского величества к шаху персидскому, татарский посол из Крыма, купец персидского государственного канцлера и еще два других купца из персидской провинции Гилян.

После салютных выстрелов, татарский князь послал лодку со стрельцами — в караване их для конвоя имелось 400 — к нашему судну, велел приветствовать послов и спросить о их здоровье. Когда они прибыли к кораблю, то они сначала остановились и дали салют, затем капитан их взошел на судно и исполнил свое поручение. Едва они лишь отъехали опять, как паши послы велели фон Ухтерицу, Фоме Мельвиллю и Гансу Арпенбэку, русскому переводчику, отправиться, в сопровождении нескольких солдат, приветствовать татарского князя. Я же с фон Мандельсло, персидским толмачом и некоторыми из свиты послан был на двух лодках к шахскому купчине.

По дороге мы встретили нескольких персов, которые были направлены купчиной к нашим послам. Когда мы подошли к персидскому судну и слева хотели пристать к нему, поспешно выбежали несколько слуг и начали усердно махать нам, чтобы мы не отсюда, а с другой стороны лодки взошли на борт: на левой стороне находилось помещение жены их господина, которую никто не должен был видеть. Когда мы теперь с правой стороны вступили на судно, то тут уже стояли многочисленные слуги, которые взяли нас под руки, помогли вступить на лодку и провели нас к купчине. Этого последнего мы застали на диване, вышиной с локоть и покрытом красивым ковром. Он сидел на мохнатом белом турецком одеяле, ноги, по их обычаю, у него были подогнуты, а спина опиралась о красную атласную подушку. Он любезно принял нас, ударив рукой в грудь и нагнув голову: подобная церемония у них обычна при приеме гостей. Он попросил нас усесться к нему на ковер. Так как мы не привыкли к подобному способу сидения, то нам было тяжело и мы еле справились с этой задачей. Он с любезным выражением лица выслушал наши просьбы и ответ свой выразил во многих вежливых и почтительных словах, насчет которых персы — народ очень умелый и очень любезный. Между прочим, он так сердечно обрадовался по поводу нашего прибытия, что — по его словам — вид корабля причинил ему такое удовольствие, как будто бы он увидел Персию или в ней свой дом, куда он так давно стремится. Он жаловался на нелюбезный обычай русской нации, испытанный нами и состоявший в том, что нас держали взаперти и не дозволяли посещать друг друга. По прибытии в Персию, по его словам, мы будем иметь там больше свободы, чем сами даже туземные жители; он надеялся, что по прибытии нашем к его царю, шаху Сефи, он, купчина, ввиду завязавшегося на пути между нами знакомства, будет назначен нашим мехемандаром, или проводником. Он обещал, что в этом случае он выкажет нам полную дружбу. Он говорил также, что, если у него есть что-либо в настоящее время на судне, чем бы он мог услужить нам, то он ни в чем не отказал бы нам, и т. д. в этом роде.

Из позолоченных чар он угощал нас крепкой русской водкой, изюмом, персидскими орехами или фисташками, частью сушеными, частью солеными. Когда в это время на нашем корабле стали провозглашать тосты в присутствии персидских посланцев купчины, и стали трубить в трубы и стрелять из пушек и мушкетов, то и он начал пить за здоровье наших послов. Когда мы попрощались с ним, он по секрету сообщил нам, что, по достоверным, имеющимся у него сведениям, королем польским отправлен был посол к шаху Сефи, ездивший через Константинополь (или Стамбул, по их выражению), а ныне возвращающийся обратно и находящийся в Астрахани. Этому послу приказано идти в Москву к великому князю, но воевода не желает разрешить ему поездку вверх по реке до получения об этом приказа из Москвы. [Купчина предлагал] послам подумать, чего этот посол желает. Другие лица из находившихся в караване также отправили посланцев на наше судно, приветствовали нас и просили остаться в их обществе. Они обещались охотно дожидаться в тех случаях, если бы мы сели на мель, и помогать везде, где бы это ни понадобилось. Таким образом мы, после нового салюта на всех кораблях и лодках, отплыли совместно.

К вечеру с быстро наставшей бурей поднялись гроза и ливень, причем были два сильных громовых удара; однако вслед за тем вновь настала тихая погода. Это обстоятельство изображено было нашим Флемингом в особом сонете ^[255]…