— Весна пришла, цветы принесла.

Отхаркнув мокроту в носовой платок, мадам Бершо принялась слезно и многословно сочувствовать мне, словно я, а не она, был приговорен к смерти. Туберкулез вошел в необратимую стадию, насколько я мог заключить по ее виду. Я даже не знал, что ей и сказать, пообещав разве что неделю спустя перебраться к себе на квартиру. Жанне не терпелось выставить мадам Бершо вон. Ничуть не стесняясь гостьи, она демонстративно зажала рот и нос салфеткой и стояла в дверях, явно намекая на то, чтобы эта чахоточная поскорее убиралась из ее стерильного гнездышка. Нетерпение Жанны сопровождалось и соответствующей мимикой — закатывание глаз, беззвучные охи-вздохи и тому подобное, короче говоря, ужас, да и только. Ведь эта дама была для нее даже не моя консьержка, а носитель страшной и неизлечимой хвори. В конце концов терпение Жанны исчерпалось.

— Ну разве вы не видите, что месье нездоров!

— Именно поэтому я и пришла его навестить, — парировала мадам Бершо.

— Мадам Бершо, — вмешался я, — прошу вас, я сдержу обещание, и мы с вами непременно выберемся куда-нибудь пообедать.

На глазах консьержки выступили слезы, она, закашлявшись, направилась к дверям. Жанна с каменным лицом посторонилась.

— Идите, — брезгливо велела она. — Идите же наконец!

Моя добрячка консьержка зашлась плачем и, сокрушенно покачав головой, вышла из комнаты.

— Теперь мне предстоит генеральная уборка, — сообщила Жанна.

— Нет-нет, Жанна, с этим можно и погодить, вы лучше сейчас сядете и расскажете мне, отчего вы так страшитесь грязи. Может, я сумею помочь вам.

— Даже если бы я и поверила вам, месье, я все равно ничего не желаю об этом знать. Не интересуют меня никакие причины. Я продаю свое тело и навожу порядок. И то и другое прекрасно друг с другом сочетаются. Когда, вооружившись щеткой, я что-нибудь оттираю, я не думаю о себе как о надшей. И это уже хорошо. Я мечтаю получать добрую ренту. Скоро ведь придется сойти со сцепы. Понимаете, о чем я?

Возможность была благоприятной — впервые за все время меня не мутило и не донимали головные боли. Жанна сидела в кресле напротив. Усевшись в постели, я опустил ноги на пол. Ни чуточку не стыдясь наготы, я пристально посмотрел на Жанну. Мне хотелось немного изучить эту особу. Да и себя не мешало проверить — я ведь еще не знал, каким образом травма головы отразилась на моем гипнотическом даре.

Я спросил ее, любит ли она цветы, и выудил из корзины розочку посимпатичнее. Поднеся цветок к носу, посмотрел Жанне прямо в глаза. Похоже, она относилась к числу умеренно внушаемых, и все же мне удалось заставить ее сосредоточить внимание. Жест был пошловат, банален донельзя — я с задумчивым видом медленно провел розой мадам Бершо по шраму на щеке. Жанна навострила уши.

— Мы с сестрой в день рождения бабушки частенько вставали засветло, чтобы привести ее комнату в порядок и украсить. А у вас как было принято?

— О, почти так же. На Монмартре, где мой дядя по поручению властей следит за виноградниками, есть сад, и в нем множество цветов и вечнозеленых кустарников. Когда у тетушки моей мамы случался день рождения, мы со старшим братом — он погиб под Лейпцигом во время этой «Битвы народов» — накануне вечером начинали украшать комнату. Плющом и еще каким-то растением с большими листьями, уже и не помню, как оно называлось. И еще. были такие крупные белые цветы, и нарциссы тоже были, мама их очень любила. Ну и, конечно же, розы, самые красивые розы! И другие цветы, всех не упомнишь. Мы ставили их в вазы, свивали из них целые гирлянды. А еще выставляли апельсиновые деревца в кадках — справа и слева от кресла, и когда тетя моей мамы утром заходила в комнату, она всегда изумлялась и была страшно рада.

— Ощущаете запах этих цветов? Я вот, стоит только глаза закрыть, сразу же чувствую запах нарциссов. А вы?

Постепенно, очень медленно, шаг за шагом я погружал Жанну в транс, оказавшийся куда глубже, чем я рассчитывал. Я не решался начать впрямую выведывать о причинах ее столь странной чистоплотности. Но парочку образов все же внушил: Жанна вместе с братом срывает цветы и прячется в юбки матери, когда дядя приходит в гости. Она что, боится его?

— Нет, — не раздумывая сказала Жанна. — Но у него такой неприятный запах изо рта.

Я осторожно продвигался дальше.

— Да, хуже уж и не придумаешь — дядюшка, у которого воняет изо рта, — согласился я, — и прежде всего если после смерти родителей ты понимаешь, что он будет твоим опекуном и что тебе придется жить под одной крышей с ним и с его женушкой. А тетя?

— От тети пахнет потом.

— А от бабушки?

— От той разит мочой.

— Но в целом ничего ведь страшного, верно?

Жанна успокоила меня. Каждую субботу, по вечерам, была баня. Сначала мылся дядя, потом тетя, иногда и бабушка тоже, а уж потом брат. Она доливала воду, подносила полотенца, а когда ей было уже лет, наверное, десять и бабушка умерла, она терла спину тете, дяде и брату.

— И все мылись в одной и той же лохани? Не вместе, конечно, или все же вместе?

Как ни старался я обратить вопрос в шутку, вероятно, он касался тех уголков, где и обитали демоны. Жанна побледнела, казалось, ее вот-вот вырвет. Я тут же спохватился и велел ей прибрать осколки:

— Осколки, Жанна! Ты ведь случайно смахнула с буфета стоящую там бутыль с вином! Забыла?

— Верно. Но меня за это не побили.

Трюк удался, к ней снова вернулось хорошее настроение. В качестве вознаграждения за готовность хоть что-то сообщить о себе я, последовав собственному желанию, сказал ей, что пусть она зайдет к Дебове и вволю полакомится там конфетами. Внушение вышло утомительным и обратилось в самовнушение. Когда я попросил Жанну приготовить мне горячего шоколада, для чего отправил ее на кухню, — где она и пришла в себя, — я крикнул ей вслед:

— Жанна, я жажду конфет, как похотливый монах монахиню. Заклинаю вас: купите мне и себе у Дебове фунт их. Я заплачу.

— Вы? Голышом? — со смехом воскликнула она. — И как вы все это думаете обставить? Может, спрятали денежки под кожей? Или в пикантном местечке? И все же, если я вот так вдруг задумываюсь о шоколаде, у меня становится как-то странно на душе.

— Чего же в таком случае вам хочется больше всего? Может, не сладкого, а, напротив, соленого?

Отойдя, она задумчиво склонила голову и пристально посмотрела на меня.

Жанна не отступала.

Как бы то ни было, я так и оставался в чем мать родила. Кому знакомы девушки вроде Жанны, девушки с этими полногубыми ротиками, которыми они так дивно и непринужденно улыбаются, мелко поводя бровями, тот поймет, чего мне стоило сохранять невозмутимость Будды.

— Когда выздоровеете, мне будет вас не хватать, — грустно произнесла она.

— С глаз долой, из сердца вон, Жанна, — убежденно ответил я. — Поверьте, уж я об этом позабочусь.

Пробили часы. Жанна тихонько вскрикнула.

— Когда эта ваша жуткая Бершо уходила, было без нескольких минут одиннадцать. А теперь уже два. Как так? Что происходит со временем? Боже мой! Вы что-нибудь сотворили со мной, да?

— Что значит «сотворил»?

Вид у меня был довольно унылый, да и выглядел я под стать своему настроению. Я снова медленно улегся в постель и, зевнув, натянул до подбородка шелковое одеяло. Жанна явно питала слабость к шелку.

— Так мне идти к Дебове, месье Кокеро? Вот что я вам скажу: если только почувствую, что влюбляюсь в вас, тут же выставлю вас вой. Сию же минуту. Даже в чем мать родила. Ясно вам?

— Ясно, Жанна.

Филипп в эпистолярном виде пожелал мне, «таксе полноценной», скорейшего выздоровления и прислал для подкрепления шесть бутылок бургундского. Сообщаемое им относительно Марии Терезы я воспринял скорее с тревогой. «Из нее будто воздух выпустили. Лишили собственного „Я“».

Подпись была «Барон „помесь таксы“», что должно было навести меня на мысль о том, как сильно задело Филиппа это прозвище. Я не мог отделаться от ощущения, что ревность и страсть мало-помалу подрывали его личность. Поскольку он так и не достиг желанной цели, он склонен был теперь искать причину не в себе, а в объекте страсти. Знаменательным было и его утверждение, что, дескать, красота и бесхарактерность столь же часто встречаются, как и талант и бесхарактерность. Камешек в огород Марии Терезы, за которым скрывалось не более чем замаскированное признание того, что она до сей поры не легла в постель с господином бароном Филиппом Оберкирхом.