— Вероятно, кто-то уже накормил его, не иначе как та женщина, с которой мы его застали.

«Однако Иисус вовсе не имел в виду пищу телесную, — замечает один богослов. — Он очень радовался тому, что заронил искру своей божественной любви в душу самарянки, сердце его насытилось этим, и поэтому он забыл о всяком другом голоде».

Вот почему Иисус сказал:

— Моя пища есть творить волею пославшего меня и совершать дело его.

Жители Сихаря подумали: «Если он рассчитывает на эту курочку, то его просто жаль».

Иисус продолжал, обращаясь к своим товарищам:

— Возведите очи ваши и будьте так любезны взглянуть на ваши нивы. Вы говорите, что время жатвы наступит через четыре месяца. А я утверждаю вот что: нивы уже побелели и поспели к жатве. И я добавлю: часто бывает, что один сеет, а другой жнет. А между тем и тот и другой довольны. Поймите правильно мой намек: я послал вас жать необходимое для пропитания, и пока вы были далеко, сюда явилась женщина, которую я сжал.

Пока Иисус балагурил в таком духе, его обступили любопытные. Многие, в восторге от того, что им довелось услышать сына божьего, пригласили его остаться в их городе, и он два дня пробыл там.

Самарянка, встретившая Иисуса у колодца, всем рассказала о своем новом знакомом, который, по ее словам, был просто очарователен.

Жители Сихаря отвечали самарянке:

— То, что он тебя удивил, это вполне возможно, он и нам порассказал всякую всячину. Послушав его, мы уверовали, что он на самом деле Христос и что он будет спасителем мира.

Так, по крайней мере, говорится в евангелии. Поскольку сам я при сем не присутствовал, я не могу дать гарантии, что сихаряне произнесли именно такие слова. Но я и не отрицаю этого, отнюдь нет. Я лишь констатирую и обращаю ваше внимание на то, что даже в евангелии мы не находим ни одного сколько-нибудь убедительного признака обращения целого города.

Жители Сихаря объявили, что Иисус является Христом и что он спасет мир. Однако ни один из них не присоединился к небольшому эскорту Иисуса. Так что в общем это обращение носило довольно платонический характер.

Таким было первое явление Христа своим соотечественникам (Иоанн, глава 4, стихи 1 — 42).

Начал он с того, что сотворил чудо в угоду пьяной компании. В Иерусалиме он впервые прославился, по сути дела, как скандалист. А когда он решил наконец открыться людям, то прежде всего покорил сердце недостойной женщины.

Ибо все комментаторы сходятся на том, что самарянка, встретившаяся Христу у колодца, была потаскушкой.

Услышав это, все в синагоге исполнились ярости. И, встав, выгнали его вон из города, и провели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть его; но он, пройдя посреди них, удалился.

Лука, глава 4, стихи 28-30.

Закончив свои пропагандистские выступления в Самарии, Иисус возвратился в Галилею и направился в Назарет.

Насмешки, которыми его встречали назаретяне после событий в Кане, не давали Иисусу покоя, но он не отчаивался и мечтал когда-нибудь удивить земляков, знавших его простым плотником. Слух о скандале в Иерусалиме, думал он, должен дойти и до Назарета. Если по дороге ему удастся еще чем-нибудь упрочить свою славу, то в своем скромном городке его ждет настоящий триумф.

Ради этой цели он повсюду, где только представлялся случай, выдавал себя за ученого, весьма сведущего во всех богословских вопросах.

Его принимали в синагогах и просили выступить с проповедями. Предоставляю читателю судить о том, насколько охотно наш миром помазанный сын голубя давал свое согласие и ловко ли работал он языком.

Первый попавшийся стих из Библии служил ему темой для бесконечных словоизлияний.

Заметьте, что, хотя Иисус и не получил образования, он с полным правом называл себя доктором богословия. То, что являлось бы незаконным со стороны другого, с его стороны выглядело совершенно естественно: ведь он был сыном голубя и был семи пядей во лбу и чушь, которая могла сорваться у него с языка, являлась пророчеством, поскольку она исходила от божественного существа. Только голубь, его отец и компаньон по святой троице, нес ответственность за его речи; они были внушены голубем, и в случае какой-либо промашки вина, разумеется, пала бы все на того же голубя. Итак, Иисус продолжал делать свое дело, не опасаясь критики. Придя в одно селение, он прежде всего поспешил в синагогу, где как раз шла служба.

В то время все синагоги строились на один манер. Они отличались друг от друга лишь богатствами и размерами — соответственно значению города. Все они представляли собой длинный зал, расположенный между двумя портиками, в конце которого находилось святилище. В синагогах не было ни икон, ни алтаря, но зато стоял деревянный сундук, где под покрывалом хранились «священные» книги Израиля. Этот предмет меблировки, по форме напоминавший ящик, в котором сидел бог во время ночного разговора с юношей Самуилом, занимал в синагоге почетное место.

Самой же высокочтимой частью синагоги было святилище. Именно там находились сиденья, на коих покоились почтенные зады книжников и фарисеев; там же были места, предназначенные для наиболее состоятельных верующих, ибо толстосумы во все времена пользовались особым уважением церковников, а святая мошна была и есть для них святейшее из святых. Посредине синагоги находилось возвышение, своего рода эстрада. С нее раввин читал «священные» книги и наставлял верующих.

Что же касается паствы, то ей предоставлялось устраиваться в нефе, разделенном барьером на две части — одна для мужчин, другая для женщин. Перед ковчегом со «священными» книгами день и ночь горел неугасимый светильник.

Крыша синагоги должна была возвышаться над всеми окружающими домами, а если не крыша, то хотя бы высокий шпиль, отдаленно напоминающий колокольни современных церквей или минареты мусульманских мечетей.

На колоннах у входа висели кружки для сбора пожертвований, всегда готовые поглотить приношения доверчивых простаков.

Как видите, основатели христианской религии скопировали все изобретения иудаизма до мельчайших подробностей.

Во главе каждой синагоги стояли раввин и совет старейшин (их называли пастырями). Этот синклит руководил всеми религиозными отправлениями, судил, рядил, карал и даже изгонял из общины смельчаков, не принимавших всерьез весь этот святой балаган. В крайних же случаях, когда дерзость богохульника переходила в святотатство, совет пастырей мог заковать провинившегося в цепи и отправить в синедрион, высший духовный совет Иерусалима.

Главную роль в синагогальном совете играл персонаж, носивший не лишенное приятности имя, — его называли ангелом. Чаще всего это был какой-нибудь согбенный старик, беззубый, слюнявый, сморщенный, как гриб, и лысый, как страусиное яйцо. Тем не менее его величали ангелом, хотя вследствие этого у верующих могло возникнуть не слишком высокое мнение о небожителях. Следующим за достойными старцами шел так называемый шаззан, священнослужитель второго разряда, в обязанности которого входило подавать чтецу «священные» книги, открывать и закрывать двери и делать все необходимые приготовления для обрядов.

Что касается порядка службы, то он был раз и навсегда определен особыми предписаниями. При входе нужно было омыть пальцы в «святой» воде, так сказать умыть руки. Вытянув омытые руки перед собой, жрец читал молитву. Затем все присутствующие затягивали псалом. Каждый старался петь более или менее в такт, но все равно какофония стояла невообразимая, и лишь пронзительные выкрики чтеца прорезали несвязный рев. Затем священник обращался к молящимся с увещеваниями, и те хором отвечали ему: «Аминь!» После этого шли восемнадцать благословений и, наконец, основное блюдо — проповедь. Обычно отдувался местный раввин, но когда в синагоге оказывался какой-нибудь известный приезжий богослов, его тотчас затаскивали на возвышение, чтобы послушать мудрые речи.