— Но ведь на это есть Академия трех знатнейших художеств, ваше сиятельство.

— Значит, слово «наука» в прибавлении к нашей Академии избавляет нас от необходимости образовывать людей?

— Ваше сиятельство, наше дело исполнять вашу волю. Вы считаете нужным назначить к художническим ученикам дополнительных учителей?

— Да, их сведения должны касаться священной истории, истории отечественной и всеобщей, математики, словесности и государственного устройства. Впрочем, начинать надо с книг, по которым они будут заниматься и которые должны всегда иметь под рукой. Начнём со священной истории. Пусть это будет только что изданная «Священная история, для малолетних детей на российском языке сочинённая» отца Вениамина Румовского. Написана ясно по мысли и по чувству. Затем Феддерсена «Нравоучительные повествования из библейских деяний, для детей изданные». Изложены кратко, и язык отличный.

— Это та, что в семьсот восемьдесят пятом году выпущена, ваше сиятельство?

— Вот именно. Ветхий и Новый Завет толкований требуют, а здесь все разъяснено, чтобы сомнений никаких не оставалось. Последнее издание самое лучшее. А теперь давайте обратимся к истории. Отметьте — «Обстоятельное описание происхождения и состояния маньджурского народа и войска».

— Но там семнадцать томов, ваше сиятельство.

— Вот именно, все семнадцать. За последним томом особо проследите, в нем примечания на все маньджурские и китайские слова. Книга эта позволит воспитанникам обстоятельно узнать историю восточную, а она для Российского государства всегда важна будет. У меня эти тома всегда под рукой. А вот из древних отдадим предпочтение Клавдию Клавдиану.

— Он тоже у нас издан.

— Конечно. По моему мнению, хоть и принадлежал он к языческой литературе, поэтом был превосходным. В делах государственных участвовал, и потому в поэмах его множество указаний на современные события. «Гигантомахию» и «Похищение Прозерпины» каждому знать надлежит. Тем более перевод наш совсем не плох. Знатоки его всячески выхваляют. А из наших не забудьте Федора Яковлевича Козельского во втором издании оба тома. Знаю, поэты наши не все к нему благосклонны, однако нахожу возможным положиться в этом на собственный вкус, да и государыне его хвалебные оды отличными показались.

— Но эти издания можно позаимствовать из академической библиотеки, ваше сиятельство. Стоит ли тратиться отдельно на художнических учеников?

— До библиотеки не каждый дойдет, да и отбор станет по собственному усмотрению делать. По плану же моему, с каждого можно знать, что спросить. Так вот прибавьте еще «Русские пословицы» Ипполита Федоровича Богдановича.

— И поэму его прикажете?

— Нет, для воспитанников наших «Душеньки» не надо. С годами сами прочтут. А пословицы народные, в двустишия переложенные, легко запоминаться станут.

— Сим талантом, ваше превосходительство, Россия вам обязана — сколько вы труда на него положили.

— Полагаю, что талант всегда о себе и сам заявить может, но если есть в этом капля моего труда, тем лучше. Сам Матвей Матвеевич Херасков мне его рекомендовал из всех студентов Московского университета, потому я ему и дала журнал «Невинное упражнение» редактировать, а там Петру Ивановичу Панину как переводчика представила. Отлично Ипполит Федорович со всеми делами справлялся. Позже к дядюшке Никите Ивановичу Панину перешел. Ему российская наша литература переводами Вольтера обязана, рассуждений аббата Сен-Пьера «О вечном мире», трудов Гельвеция «Об уме». Но мы отклонились от главной темы. Запишите «Велисария» Мармонтеля, «Собеседника любителей российского слова», все шестнадцать частей, и всенепременно ее императорского величества «Наказ… данный Комиссии о сочинении проекта нового уложения» семьсот семидесятого года издания, что на четырех параллельных языках. Отличную практику для переводов молодые люди будут иметь — никаких словарей не потребуется. Да еще Де Каллиера «Каким образом договариваться с государями, или О пользе договоров», обе части.

— Ваше превосходительство, но это уже целая библиотека!

— Что же вас пугает? Знаний никогда не бывает много. Чуть не забыла: «Немецкую грамматику» Гельтергофа и из математики — Румовского Степана Яковлича «Сокращения математики». Перед господином Румовским Академия наша в неоплатном долгу, столь разносторонен его талант. Астроном российский первый. Скольких мест российских географическое положение определил, когда в Селенгинск и на Колу ездил за астрономическими наблюдениями. В «Собеседнике российского слова» сколько статей ученых напечатал, Тацита летописи перевел, теперь над словарем работает. А уж начал математических никто лучше изложить не сумеет. Вот пусть ваши воспитанники с него и начинают. Мой сын с его трудов начинал свое образование, а впрочем, какое это имеет значение. Теперь уже никакого…

— Никак, недужится тебе, Иван Ларионыч, друг мой?

— Да нет, матушка Марья Артемьевна, не недуг это, но огорчение немалое. Не хочет Господь Бог помиловать нашу Катеньку, не хочет.

— О чем ты, друг мой?

— Иван Силыч только что у меня был — из Петербурга приехал, так новостями поделился.

— Ну, Иван Силыч известный вестовщик. От него хорошего не жди, только и веры особой ему давать не надобно.

— Тут уж, матушка, верь не верь, а все плохо выходит. Говорил я, коли племянник внучатый князь Павел глупость такую совершил — женился Бог весть на ком да Бог весть почему, в ноги матери кидаться следовало, времени, ни Боже мой, не тянуть. Ведь обида, она со временем только крепнет — ни слезами не размочишь, ни словами не разведешь.

— Твоя правда, а что князь Павел?

— А то, что два месяца матушке письма слал как ни в чем не бывало.

— Это после свадьбы-то потаенной?

— То-то и оно. Катенька про все дозналась, о каждой мелочи распрознала — и про молодую княгиню, и про батюшку ее, воришку непутевого, и про то, что супруга против родительницы настраивает, и про то, что князь Павел у всех да каждого против родимой матушки защиты искал, чтоб перед ней заступились, умилостивили.

— Стыд какой, Господи! Как же сор из избы выносить, семейные дела на людях обсуждать! Вот тебе, друг мой, и воспитание английское, вот и университеты европейские.

— Да уж, ничего не скажешь, все у Катеньки прахом пошло. А всего более ей, голубушке, обидно, что сын уважения не оказал, доверия.

— Да уж если по совести говорить, никогда бы Катенька согласия на такой брак не дала.

— А ты бы, матушка, как поступила? Неужто смирилась? За такое своевольство и проклясть можно.

— Что ты, что ты, Иван Ларионыч! И вслух такого не говори! Скажи лучше, что же вышло у князя?

— То и вышло, что спустя два месяца после свадьбы, у Катеньки благословения посвататься попросил.

— Это супруг-то венчанный?

— Так и есть, супруг. Тут уж Катенька не стерпела, все князю Павлу написала — и что про свадьбу его давным-давно известно, и что надивиться не может таким непочтением сыновним, и что никакого благословения ему давать не должна. Коли сам себе невесту выбрал, сам пусть в ответе и будет.

— Каково-то ей, бедной, пришлось, подумать страшно. Да ведь, поди, и во дворце все шушукаются, в спину смеются! Гордая ведь она, Катенька-то, за гордость ее сколько найдётся охотников отомстить да унизить. Государыня-то, никак, благоволить к ней в последнее время начала?

— Э, матушка, при дворе с утра вёдро, к полуночи дождь. Там загадывать не приходится. Цельный день начеку быть надобно. Недоглядишь, недосмотришь, как раз благоволению конец придет. А Катенька не больно-то повадлива, угождать не хочет. Иван Силыч так и сказал, мол, сама себе княгиня виновата, что не всегда любезности монаршьей удостаивается, а пуще всего с фаворитами не ладит. Такое им подчас скажет, что диву даются, как государыня терпит.

— А князь Павел к родительнице-то приехал?

— О том и речь, что не приехал. К своему письму письмо фельдмаршала Румянцева приложил. Начальник за него ходатайствует, что дело, мол, не в высоком рождении, что главное — люди бы хорошие были.