— Правду, дядюшка. Пока вояжировать буду, мне доверенный человек это дело охлопочет.

— Да как же без дома-то? Вернешься, где жить станешь? Неужто квартиру снимать? Ты, княгиня Дашкова?

— Я в Москву вернусь. В Москве дом есть. Один отстроила, другой рядом прикупила.

— О дворе не думаешь?

— Не думаю.

— Ну и ладно. Да, впрочем, чего наперед загадывать! Доброго тебе пути, племянница.

Среди множества впечатлений, которые, без сомнения, ожидали меня в пути, я положила не пропустить ни одного, связанного с нашей российской историей. Сведения, полученные от дядюшки Михайлы Ларионовича, составили целую историческую энциклопедию, которую теперь случай предоставлял мне возможность существенно пополнить, тем более живыми картинами. Госпожа Каменская охотно поддержала меня в моем желании, и долгие часы езды в душном возке мы коротали рассказами и воспоминаниями. Несколько дней, проведенных исключительно для отдыха в Риге, настроили нас на соответствующий лад, и приглашение графини Амалии-Шарлотты Кейзерлинг провести неделю у нее в Кенигсберге пришлось как нельзя кстати. Имя Кейзерлингов постоянно звучало в воронцовских домах, начиная со злосчастного Германа Иоганна, прусского посланника при дворе Петра Великого, столько лет домогавшегося брака с бывшей царской любовницей Анной Монс и сохранявшего, несмотря на все запреты и выражения недовольства государем, верность своему чувству. Согласие на брак Анны государь дал лишь после того, как состоялось его бракосочетание с государыней Екатериной Алексеевной. Но конец долгого ожидания оказался далеко не счастливым. Бракосочетание состоялось, однако через несколько месяцев после него молодая графиня стала вдовой. Госпожа Каменская восхищалась этой историей, тогда как меня куда более интересовали недавно скончавшийся Герман Карл Кейзерлинг и близкий друг Фридриха Великого полковник Дитрих Кейзерлинг, памяти которого просвещенный монарх посвятил несколько превосходных стихотворений, в которых называл его Цезарионом. Для многих Герман Карл Кейзерлинг остался в памяти как человек, способствовавший появлению при дворе вдовствующей герцогини Курляндской Анны Иоанновны Эрнеста Бирона, чем заслужил приглашение на русскую службу сразу же по вступлении на престол этой императрицы. Дядюшка Михайла Ларионович почитал графа как одного из блестящих дипломатов, который по поручению императрицы Елизаветы Петровны успешно способствовал облегчению положения православных славян в границах Римской империи. Мне довелось прочесть несколько его книг, в том числе заинтересовавшую меня особенно историю королевской Берлинской академии наук. Подобная тема была близка автору, поскольку граф очень недолго, но на редкость успешно возглавлял Российскую академию наук. Срок в несколько месяцев — с середины до конца 1733 года, — казалось, не давал возможности президенту показать свои качества. Тем не менее граф Кейзерлинг сумел упорядочить академическую отчетность, всегда славившуюся своей запутанностью, получить от императрицы огромную сумму на покрытие академических долгов, составить очень подробную инструкцию об управлении Академией и взять на службу Василия Тредьяковского, которому поручил принять все меры к очищению русского языка и поэтического и обиходного. Забота графа о языке была так велика, что он специально обратился к составлению российской грамматики, которая была поручена Василию Ададурову. Теперь мне предстояло познакомиться с его сыном Генрихом Кристианом, часто выполнявшим отдельные поручения русского двора и успешно пробовавшим свое перо в сочинениях исторических, в частности касавшихся положения и прав Курляндии. Мои сведения, полученные в свое время от Ададурова, существенно пополнились рассказами вдовы графа Германа Карла, живо помнившей все перипетии академических дел своего супруга. Передо мной предстали как бы две стороны медали, потому что мне довелось достаточно подробно разговаривать и с Василием Евдокимовичем Ададуровым, обучавшим русскому языку государыню в бытность ее великой княгиней. И если сегодня никто бы не мог упрекнуть императрицу в незнании русского языка или неправильных его оборотах, то это было делом педагогического таланта Ададурова, выполнившего поручение графа Кейзерлинга и составившего российскую грамматику. Многие говорили, что в выполнении столь нелегкого труда ему немало помогали его способности математика и соответствующая упорядоченность мышления. Господин Ададуров был адъютантом Академии наук по математике, учеником и помощником знаменитого Бернулли. Государыня сразу же по своем вступлении на престол вернула былого учителя из ссылки, которую он отбывал по воле императрицы Елизаветы Петровны в Оренбурге, и тотчас же назначила куратором Московского университета.

Ученые разговоры и воспоминания отвлекли меня от осмотра достопримечательностей Кенигсберга, с которыми я познакомилась куда более поверхностно, чем первоначально намеревалась. Зато Данциг — следующая длительная остановка на нашем пути — предстал перед нами во всем своем великолепии. Причудливая архитектура со множеством лепнины и позолоты, открытые каменные террасы, выступающие на улицы и предваряющие вход в богатые дома, огромные храмы, и особенно Мариацкий костел, под сводами которого, по уверению местных жителей, могут одновременно молиться до десяти тысяч человек, фантастическое сочетание просторных улиц, скорее похожих на площади, с улочками, где с трудом расходятся двое прохожих, никого не могли оставить равнодушными.

Русский посланник в Данциге господин Ребиндер, ставший нашим любезным хозяином и потрудившийся самолично показать нам город, живо напомнил о событиях, связанных с Петром Великим. В 1716 году на этих улицах праздновалось бракосочетание царевны Екатерины Иоанновны с герцогом Мекленбургским, были выставлены для народа жареные быки, набитые всякой птицей и дичью, били фонтаны из вина, кружились карусели, происходили всяческие игры и состязания. Господин Ребиндер говорил, что среди этих игр государю не понравилась очень любимая в Англии игра — бокс, так что он даже, не досмотрев, с гневом вышел из павильона, где она происходила, оставив организаторов праздника в полном страхе. Дело в том, что бракосочетание царевны стало предлогом для встречи государя с королем Польским курфюрстом Саксонским и для установления контрибуций с Данцига, как города, державшего руку шведов в только что закончившейся Северной войне. Гнев государя мог обойтись повышением контрибуции, чего так боялись старшины города. Но вместе с тем они оказались непреклонны, когда государь предложил вместо контрибуции взять единственную вещь — алтарь с изображением Страшного суда из Мариацкого костела кисти какого-то нидерландского художника. Алтарь этот так понравился государю, что он неоднократно возвращался к своему предложению, но не смог ничего добиться. Старшины города твердо стояли на своем, что «Страшный суд» представляет достояние города и расстаться с ним ни на каких условиях они не могут.

В свою очередь, мне пришлось столкнуться в Данциге с живописью, крайне меня возмутившей. В превосходной гостинице, носящей название «Россия», я увидела несколько полотен, изображающих батальные сцены, где прусские войска одерживают победу над русскими, причем русские солдаты и офицеры умоляют торжествующего противника о снисхождении и сохранении им жизни. Мое возмущение не имело границ. От господина Ребиндера я узнала, что этими картинами ранее возмущался и побывавший здесь граф Алексей Орлов, ничего тем не менее не сделавший, чтобы положить конец подобному позорищу. Не имея лишних денег, чтобы предложить хозяину гостиницы покупку этих полотен, я велела приобрести кисти и краски, и в течение нескольких часов вместе с моими добровольными помощниками из числа моих дорожных спутников мы перекрасили русскую форму солдат в прусскую и наоборот, придав тем самым картинам совершенно противоположный смысл — победы наших доблестных войск над пруссаками. Трудно себе представить последующие действия хозяина, когда он увидел подобную метаморфозу. По счастью, это должно было произойти уже после нашего отъезда. Пока мы оставались в гостинице, вход в комнату с картинами был для прислуги закрыт под предлогом размещения в ней моих личных вещей и сундуков.