Мое любимое дитя,

когда эти страницы попадут в Ваши руки, Вашего старого друга, Вашей русской матери, как любили Вы говорить, не будет в живых. Я позабочусь, чтобы сразу после моей кончины, пока любопытствующие наследники не прикоснутся к моим бумагам, письмо было отправлено Вам. Не удивляйтесь ему — оно результат одиночества. В юные годы одиночество образовало меня, определило круг моих мыслей и стремлений, в старости — побудило осмыслить пережитое и в полной мере убедиться в тщете человеческих чаяний и надежд.

Между тем судьба была достаточно благосклонна ко мне. По рождению я принадлежала к древнему и заслуженному роду бояр Воронцовых, чьи имена покрыли себя славой еще в 15-м столетии. Они сражались с Казанским царством, могущественной Литвой, далеким Крымским ханством. Поручаемые им дипломатические миссии приводили их в разные страны, вплоть до Швеции, где одному из Воронцовых пришлось провести немало месяцев в заточении в замке Або. Боярин Михаил Воронцов стал поручителем завещания великого князя Московского Василия III, передававшего престол малолетнему Ивану Грозному, а его брат, боярин Федор-Диомид, — воспитателем и любимцем юного царя. Разумные попытки воспитателя обуздывать нелепые причуды и детские оплошности царственного младенца стоили ему жизни: он был обвинен в покушении на полноту самодержавной власти. Участи отца не избежал один из сыновей боярина, тогда как второй сложил голову на ратном поле под знаменами Грозного.

Восприемниками моими от купели были императрица Елизавета и ее племянник, будущий император Петр III. Своим светским, самым изысканным воспитанием я обязана любимой кузине императрицы Елизаветы графине Анне Воронцовой, в чьем доме прошло мое детство, образованием — ее супругу, моему дядюшке, блистательному дипломату и канцлеру Михайле Воронцову и просвещеннейшему человеку в Европе, основателю Московского университета и императорской Академии художеств, Ивану Ивановичу Шувалову. Любовь, истинная и единственная, связала меня с безвременно ушедшим из жизни моим супругом, благороднейшим и храбрейшим князем Михаилом Дашковым, прямым потомком первой правящей династии на русских землях — Рюриковичей.

Мне выпало счастье в числе немногих способствовать восшествию на престол Великой Екатерины. Непозволительная слабость императора Петра III к моей старшей сестре открывала передо мной исключительные возможности при дворе, которым я предпочла дружбу его полуопальной супруги, пребывавшей в постоянной опасности развода и насильственного удаления из страны. Не эти ли обстоятельства, что так свойственно человеческой природе, навлекли на меня впоследствии недоброжелательность монархини? Сердечная откровенность, которой она дарила меня, будучи великой княгиней, сменилась по восшествии на престол взыскательной сдержанностью, которая, впрочем, не мешала мне до конца восхищаться расцветом и плодами государственных талантов Великой Екатерины.

Великой Екатериной мне была предоставлена возможность дальнейшего самообразования и трудов, одинаково для меня неожиданных и желанных. Полуссылка в европейские государства, которую императрица избрала для удаления меня от двора, принесла мне бесценное знакомство с самыми блестящими умами нашего времени. Дружба с Дидро и Вольтером, обмен мыслей с Кауницем, диспуты с Адамом Смитом и Фергюссоном, встречи с императорами Иосифом II и Фридрихом II послужили благодатной пищей для моих размышлений. Назначение, вопреки моей воле, на должность президента Российской академии наук обратило мысли мои на положение науки в государстве и позволило кое-что сделать для улучшения ее развития. Предметом особой моей гордости стало создание Академии российской словесности и мое, по лестному отзыву многих ученых мужей, удачное участие в составлении российского толковательного словаря.

Царствование императора Павла обрекло меня на подлинную ссылку со всеми испытаниями, отягощенными монаршьим гневом, тогда как нынешний двор пришедшего ему на смену внука Великой Екатерины, состоящий из одних якобинцев и капралов, навсегда отвратил от жизни в столице, утвердив в решении посвятить остаток своих дней серьезным занятиям агрономическими науками и сельским хозяйством.

Вольтер назвал меня гражданкой мира, и это было бы справедливо, если бы не неистребимая моя привязанность к родным краям. Любя всем сердцем вашу восхитительную Ирландию, с живейшей благодарностью вспоминая красоты Франции и интеллектуальную среду Германии, я благодарю Бога, что кончаю свои дни в России. Отнесите это к моим душевным слабостям или признакам национального склада характера.

По Вашему милому настоянию я написала свои Записки и после Вашего столь огорчившего меня отъезда поняла, как разочарована в них. Они мало говорят об авторе и того меньше о времени — неизбежный недостаток большинства мемуаров. Бессонными ночами перед моим мысленным взором разворачивается нескончаемый свиток имен и событий, к которым мне так хотелось бы Вас приобщить.

Подобная рукопись не написана. Но она так долго и живо стояла передо мной, что мне остается поверить в чудо — она непременно возникает и в Вашем воображении, продлив незабываемые дни нашего дружеского общения. Да благословит Вас Бог.