— Но, государыня, я состою членом Филадельфийского философского общества, и хотя бы по одному тому должна быть осведомлена об американских делах. Разрешите вам очень коротко напомнить о жизни и деятельности Франклина. Это не займет много времени, но опыт подобных людей заслуживает того, чтобы о них знали просвещенные монархи.
— Вы так высоко его цените?
— О да. Ваше величество, разве не достаточно сказать, что это семнадцатый ребенок в небогатой семье, которая могла дать ему возможность лишь один год проучиться в школе? Всего остального Франклин добился сам. Он начал работу в типографии своего старшего брата, продолжил ее в других типографиях Америки и Англии. Он устроил в Филадельфии литературно-научный клуб, где собирались люди, заинтересованные вопросами самообразования. Подобные клубы, или, как их стали называть, юнты, распространились по всей стране, а вместе с ними и библиотеки для чтения, выдававшие книги на дом. Франклин справедливо оценил их значение. Он считал, что именно эти библиотеки распространили между купцами и земледельцами столько просвещения, сколько в других странах распространяет среди ограниченного круга людей хорошее воспитание, и именно полученные народом знания помогли американцам успешно отстаивать свои права и привилегии. Просвещенный народ способен более действенно бороться за свое человеческое достоинство. Государыня, ведь государство нуждается в патриотах не с завязанными глазами и заткнутыми ушами, а в патриотах умных и талантливых.
— Однако, княгиня, вы стали настоящей поклонницей нашего фернейского патриарха. Идеи Вольтера — ваши идеи.
— Ваше величество, разве не вы привлекли мое внимание к этому гениальному человеку и вашему самому искреннему почитателю?
— Чего человек не делает в молодости.
— А политические памфлеты Франклина, государыня! Они великолепны. Хотя бы последний — «Как из великой империи сделать маленькое государство — совет, представленный новому министру при вступлении в должность».
— И в чем же смысл подобных советов?
— Его текст был в посылке, и потому я осмелилась захватить его с собой. Взгляните, ваше величество: «Никогда не отменяйте меры, которая оскорбляет колонистов…»
— Но это снова американские дела.
— Нет, нет, ваше величество, все дальнейшие советы могут быть распространены решительно на все правительства: «Чтобы иметь верные сведения о колониях, слушайте одних губернаторов и тех чиновников, которые враждебно относятся к колониям. Поощряйте и награждайте корыстолюбивые показания, утаивайте ложные обвинения, чтоб нельзя было их опровергнуть, и поступайте так, как будто бы вся эта ложь была бы правдой. Не слушайте никогда друзей народа; думайте всегда, что народные жалобы — выдумки горстки демагогов и что вам стоит только словить их и перевешать, тогда всё будет спокойно. Поймайте некоторых из них и повесьте. Кровь мучеников делает чудеса, и вы добьетесь того, чего хотите».
— Кстати, это Франклин играл такую большую роль в составлении американской декларации независимости.
— Объявлявшей колонии Соединенными Штатами. Да, ваше величество.
— И он принимал участие в военных операциях?
— Нет, до этого не дошло. В тысяча семьсот семьдесят шестом году господин Франклин уехал во Францию, где пользовался огромной популярностью в литературных салонах.
— И где вы с ним познакомились.
— Но меня даже в большей степени интересовали его научные опыты, ваше величество. Открытия господина Франклина в области электричества произвели настоящий переворот в научном мире.
— Княгиня, не говорите мне, что вы хотели бы видеть этого господина в нашей Академии наук. Такого не будет. Никогда. И чтобы положить конец вашим не совсем уместным восторгам, я хотела бы вам напомнить, что именно после приезда господина Франклина во Францию там не только установилась мода на простенькие костюмы, которые он изволил одевать, но и появились добровольцы, уезжавшие воевать за независимость этих самых его Соединенных Штатов.
— Ваше величество, но разрешите же мне оправдаться. Я никогда не думала о приглашении в Россию господина Франклина. Не касаясь его возраста и положения в стране, я просто не разделяла полностью его убеждений. Между нами существовали только глубоко уважительные отношения. Но главное — я хотела бы получить ваши указания по поводу письма герцога Зудерманландского. Должна ли и как именно я на него отвечать?
— Не должны, княгиня. Я прошу вас положить конец подобной переписке.
— Ваше величество, это первое письмо, которое я получила от герцога за двенадцать лет. Мне кажется невоспитанным оставить его без внимания и ответа. К тому же я докладывала вам, что брат шведского короля в действительности скрывает вражду против своего высокого родственника и, мне кажется, мог бы оказаться в этом смысле полезным России.
— Мне неприятно вам напоминать, княгиня, о действительном круге ваших занятий. Внешние сношения России в них не входят. И не будут входить. Поэтому предоставьте вашей монархине самой решать, что полезно России, а что нет. Я не задерживаю вас, княгиня. Наш разговор и так слишком затянулся. Но вечером я хотела бы, чтобы вы непременно были на спектакле в Эрмитаже и не манкировали своими обязанностями статс-дамы. Кажется, вам хотел передать какие-то касающиеся вашего сына новости Ребиндер. Прощайте.
— Василий Михайлович! Барон Ребиндер! Как удачно, что вы здесь. Государыня сказала, у вас какие-то новости о князе Павле.
— Но, вероятно, по поводу этих новостей вы и были у государыни, княгиня.
— Полноте, барон, мои новости не имели к сыну никакого отношения.
— Не имели? Но та поспешность, с которой вы искали встречи с ее императорским величеством…
— Она была вызвана посылкой государыни, которая требовала немедленного моего ответа. Но не о ней речь. Так что же с князем Павлом? Вы получили какие-нибудь известия из Киева?
— Да, княгиня. Ваш сын по выходе его полка из Киева женился.
— Женился? Но этого не может быть! Полноте, барон, это какая-то досадная ошибка, не более.
— Сожалею, княгиня, но об ошибке не может быть и речи. Князь Павел обвенчался, и товарищи по полку были на венчании.
— И вам известно имя невесты?
— О да, некая Алферова.
— Алферова? Но кто это? Ради Бога, барон, кто эта особа? Что вы знаете о ней? Она очень хороша собой?
— Сожалею, княгиня, но мне нечем удовлетворить ваше натуральное материнское тщеславие. Невеста, а ныне княгиня Дашкова, нехороша собой, небогата, необразованна. Что же касается ее семьи, то мне сообщили только, что ее отец — смотритель тюрьмы, замешанный в не слишком чистых аферах.
— Ради Бога, стакан воды!
— Но на вас лица нет, княгиня! Быть не может, чтобы я оказался первым вестником произошедших в вашем семействе перемен. Если бы я мог такое подозревать, я избежал бы разговора с вами, княгиня. Простите меня за невольное огорчение, которое я вам причинил.
— Нет, нет, все в порядке, барон. Вашей вины в том нет, а то, что дети способны пренебрегать мнением и дружбой родителей, ни для кого не составляет секрета. Но довольно об этом. Развлеките же меня разговором, прощу вас. Мне надо собраться с силами и исполнить приказание государыни присутствовать на спектакле в Эрмитаже.
— Княгиня, ее величество поймет, если вы…
— Нет, нет, приказ императрицы должен быть выполнен. Давайте переменим тему разговора, Василий Михайлович, очень прошу вас.
— И потом, во всем есть свои положительные стороны, княгиня. Вы так боялись, что ваш сын окажется в числе случайных людей — теперь это ему не грозит, не правда ли? Князь Потемкин выполнил вашу волю: невеста — его родственница, хотя и не из числа особенно удачных.
— Ваше сиятельство! Вы приехали в конференцию! Но у вас усталый вид, и вам, по всей вероятности, не следовало трудить себя. Никаких особенно важных вопросов у нас нет.
— Не думаю, чтобы мой вид должен служить поводом для разговоров. Вы отлично знаете, что никакое нездоровье не способно меня отвлечь от дел. Что же касается того, что вы не видите никаких важных, я вынуждена буду вас поправить. Меня не удовлетворяет положение дел с художническими учениками. В искусстве мастерство должно зиждиться на воспитании и образовании. Непросвещенный художник не способен приносить истинной пользы, а наши палаты готовят неучей. Я намерена сама очертить тот круг знаний, которые они должны получать.
