Тимур Русланов хотел устроить кувд – праздник по случаю долгожданного пуска спиртзавода. Он знал, что Алихану не до праздников. После гибели сына прошло всего полгода, слишком мало, чтобы зарубцевалась рана. Тимур рассчитывал, что праздник отвлечет друга, но Алихан решительно воспротивился. Никаких праздников, никакого шума. Чем меньше о нас знают, тем лучше. Кто сказал, что мы пустили завод? Мы закончили монтаж оборудования и приступили к его обкатке. Вот и все. Хочешь отблагодарить монтажников? Выпиши премии, это и будет им кувд.

Так и получилось, что все крупные осетинские водкозаводчики воспринимали компаньонов как своих, разделяющих их тревоги, заводили с ними разговоры о том, что нужно срочно что-то предпринимать. Алихан уклонялся от таких разговоров с появившейся в его характере сухостью, которую многие принимали за высокомерие. Тимур слушал с сочувствием, соглашался, прикидывался дурачком. Да, президент Галазов ведет себя неправильно, плохо защищает бизнесменов Осетии. Но он президент, сами выбрали, что тут можно сделать?

Тимур прекрасно понимал, чего от него ждут. Горячего одобрения, поддержки. Каждое намерение, прежде чем превратиться в действие, должно пройти стадию обкатки, укорениться в общественном сознании. Так февральская революция 1917 года, покончившая с самодержавием, была подготовлена десятилетиями будораживших общество разговоров о прогнившем царском режиме. Точно так же горбачевская перестройка, завершившаяся распадом СССР, была бы невозможна без всеобщего понимания необходимости перемен. При всей несоизмеримости масштабов физическое устранение президента Галазова тоже требовало подготовки общественного мнения – той влиятельной части общества, которая неафишированно определяет политику.

Поначалу Тимур не обращал внимания на возмущенные разговоры коллег по бизнесу. Горячий осетинский характер, чего в запале не скажешь! Убийство политических противников – не было этого в традициях Кавказа. Одно дело, когда ракетой, направленной по радиосигналу мобильного телефона, взрывают Дудаева – на войне как на войне. И совсем другое – убить своего. Убийства бывали, но каждый такой случай – беда. Обычай кровной мести втягивал в конфликт семейные кланы, заставлял браться за оружие десятки мирных людей. Мало того, что сам убийца становился изгоем, он навлекал смертельную опасность на всех родственников. Кровная месть считалась варварским пережитком прошлого, но этот невидимый механизм, встроенный в менталитет горцев, во все времена предохранял тесный мир Кавказа от случайной резни.

И Осетия не Россия, тайное здесь всегда становится явным. Чуть раньше или чуть позже. Зная все это, кто же решится планировать покушение на законно избранного президента? Где он найдет исполнителей? Ни один здравомыслящий человек не возьмется за это дело ни за какие деньги. Ерунда. Конечно, ерунда. Пустое сотрясение воздуха. Выговорятся, спустят пар и уймутся.

Так Тимур успокаивал себя. Только одно мешало выбросить из головы эту историю, несущую в себе угрозу нормальному течению жизни. Слишком велика была цена вопроса: десятки, если не сотни миллионов долларов, вложенные в контракты на поставку американского спирта. В таких количествах деньги перестают быть экономикой, становятся, как стихия, чудовищной, неуправляемой силой и подобно стихии предопределяют действия людей. Там, где задействованы такие деньги, утрачивают силу все законы, людские и божьи, бессмысленной делается мораль и ничего не стоит человеческая жизнь.

Предугадать сценарий, по которому будут развиваться события, не составляло труда. В случае успеха заговора исполняющим обязанности президента Осетии до новых выборов становится председатель правительства, опытный хозяйственник, прекрасно понимающий, что значит водка для экономики республики. Даже если у него нет личного интереса в водочном бизнесе (а поговаривали, что есть), ничто не помешает ему добиться отмены решения Таможенного комитета. Для сохранения стабильности Москве придется отложить наступление на осетинскую водку. А когда центр снова соберется с силами, все контракты на поставку американского спирта будут выполнены. Что и требовалось доказать.

Все сходилось. Но чем больше доводов было за то, что заговор реален, тем старательнее Тимур гнал от себя эти мысли. Он не занимается политикой, он занимается бизнесом. Законным в той степени, в какой может быть законным бизнес в нынешней России с противоречивым, с прорехами, законодательством, которое существовало само по себе, а жизнь – сама по себе.

И хватит об этом, приказал себе Тимур. Хватит.

Но все же было предчувствие, что ему не удастся остаться в стороне от этого дела.

Поздно вечером в середине октября раздался телефонный звонок из Назрани. Звонил Иса Мальсагов, о котором Тимур ничего не знал со времени похищения и неудачного обмена сына Алихана. Да и знать не хотел.

– Нужно встретиться. Срочно. По очень важному делу.

– По какому? – спросил Тимур.

– Не телефонный разговор. С тобой хочет поговорить один человек.

– Кто?

– Ты его знаешь. Шамиль Рузаев. Из движения «Ахки-Юрт».

– Первый раз слышу. О чем?

– Не по телефону, Тимур! – взмолился Иса. – О таких делах не говорят по телефону!

– Да кому ты нужен, чтобы прослушивать твои разговоры! – разозлился Тимур. – О чем он хочет со мной говорить?

– Ладно, скажу.

Иса посопел в трубку и понизил голос:

– О покушении на президента Галазова.

Насколько хорошо все в Северной Осетии знали обо всех делах в республике, настолько же плохо были осведомлены о ситуации в Ингушетии. Так люди в огромных московских домах, густонаселенных, как муравейники, часто даже не знакомы с соседями по лестничной клетке и проявляют к ним интерес лишь когда те мешают им жить громкой музыкой по ночам, шумными семейными скандалами или мельтешением подозрительных личностей.

Тимур знал о чудовищной безработице в Ингушетии, вызванной наплывом беженцев из Осетии и особенно из Чечни. В поисках заработка ингуши уезжали в Москву и в крупные российские города, на золотые прииски Колымы, устраивались разнорабочими на стройки и кирпичные заводы в приграничных поселках Осетии, куда утром приезжали на смену, а вечером возвращались домой. Безработица порождала нищету, нищета порождала преступность. Грабежи, убийства и похищения людей с целью получения выкупа стали в Ингушетии таким же обычным делом, как и в сопредельной Чечне. Президент Аушев пытался снять с республики часть проблем – добиться возвращения на родину чеченских беженцев, ликвидировать палаточные городки. Но встречал сопротивление и самих беженцев, не желавших возвращаться в разоренную войной Чечню, и противодействие ОБСЕ и других международных организаций, усматривающих в давлении на чеченских переселенцев нарушение прав человека.

Но все эти знания, получаемые из телевизора и газет, были формальными, внешними, ничего не говорили о глубинных процессах, происходивших в соседней республике. А они происходили. Не прекращалась ожесточенная полемика между ингушскими и осетинскими историками, выпускавшими монографии и книги, посвященными глубокому прошлому. Первые доказывали, что нынешний Владикавказ был основан предками ингушей едва ли не три тысячи лет назад, по этой причине ингуши имеют историческое право претендовать на земли Северной Осетии. Осетины же никакие не потомки аланов, а ведут свою родословную от палестинских евреев, некогда населявших Ирак. На многонациональном Кавказе антисемитизм никогда не был в ходу. Горские евреи, таты, считались людьми уважаемыми за ум, предприимчивость и умение ладить с соседями. Расчет ингушских историков и стоявших за ними идеологов ингушского национализма был на то, что еврейское происхождение осетин вызовет к ним неприязненное отношение со стороны антисемитских кругов России и обеспечит поддержку территориальных притязаний ингушей на Правобережье Владикавказа и Пригородный район. Осетинские историки отвечали не менее объемистыми и не менее доказательными книгами и монографиями. Как это часто бывает, история превратилась в поле ожесточенной политической борьбы.