– Он сжимает руку! Али! Он сжимает мне руку! Сильно! Он не выпускает мою руку! Господи, что вы с ним сделали?
– Не знаю, – ответил Алихан. – Ничего.
Недели через две, когда рука мальчишки явно начала оживать, они спустились в деревню. Договорившись с сельчанами, что те присмотрят за хозяйством, Алихан поехал в Беслан. Он пробыл в городе всего день, но за этот день был полностью опустошен. Вся энергия русских святых мест, которую он хранил в себе, как неприкосновенный запас, вся энергия родных гор, пополняющая запас этой энергии, все ухнуло в бездонную черную дыру людской беды, такой огромной, что она не вмещалась в сознание. Он постоял у сожженной школы, обложенной цветами и фотографиями погибших детей, посмотрел на женщин с безумными глазами возле районной администрации, побывал на огромном новом кладбище и вернулся в горы. Он ничем не мог помочь этим людям. Ничем. Все зиму после этой поездки он болел, лежал плашмя в хижине. Женщины из деревни приносили ему еду, подростки пасли овец. Приходили мужчины, молча сидели у его ложа, вздыхали, так же молча уходили. Только с приходом весны он начал вставать. Медленно, как бы неохотно, горы начали возвращать ему энергию жизни. Но он чувствовал, что Беслан никогда не исчезнет из его судьбы, что он еще даст о себе знать.
И не ошибся.
Однажды в конце сентября он услышал, как возле кошары заворчали собаки, раздался мужской голос:
– Хозяин! Принимай гостя!
Алихан вышел. Во дворе стоял человек в коротком светлом пальто, светловолосый, с насмешливо привздернутой верхней губой.
Это был Тимур Русланов.
Они обнялись.
– Здравствуй, брат!
– Здравствуй, брат!
III
Через два дня милиционеры на Черменском кругу наблюдали не совсем обычную картину. Навороченный джип «Гранд Чероки», покрытый слоем пыли так, будто он прошел по бездорожью не одну сотню километров, миновал осетинский и ингушский блок-посты и остановился на обочине дороги, ведущей в Назрань. Из джипа вышел человек, который вполне мог быть хозяином этой роскошной машины: в дорогом светлом пальто, в хорошем костюме, в модных кожаных туфлях. Пассажир джипа, напротив, был похож на бродягу, но еще сохранившего человеческий облик: в чистой брезентовой куртке, в таких же чистых серых штанах, в крепких ботинках. У него были длинные седые волосы и черная неухоженная борода. Сойдя с высокой подножки джипа, он надел серую кепку, похожую на тюремную «пидорку». Оба молча постояли у машины, потом бродяга сказал:
– Ну, с Богом.
– С Богом, – отозвался второй. – Жалко, что я ничем не могу тебе помочь.
– Можешь. Молись.
– Я не умею молиться.
– Это ничего. Господь сам читает в сердцах.
Алихан повернулся и зашагал по обочине дороги. Так, как когда-то начал путь в Троицко-Сергиевскую лавру. На этот раз он шел в Назрань. Там его ждали старейшины Ингушетии.
Тимур смотрел ему вслед и в голове сами собой складывались слова самодельной молитвы.
«Большой Бог, Стыр Хуцау, Бог Богов, повелевающий всем сущим на земле, в небесах и на водах. Без Твоей воли не скатится ни одна звезда, не прорастет ни одна травинка. Без Твоей воли брат не встанет на брата, народ не поднимется на народ. Мы все дети Твои, вразуми же нас, как детей, научи уважению друг к другу, научи смирению и покаянию. Злоба сама плодится, как сорняки на поле без хозяина. Доброта требует заботы и труда. Научи же нас возделывать доброту в сердцах наших.
Аминь!..»
