– Никаких гробов. Кремация, – возражает мне последний оставшийся родитель, смотря на тело матери. На секунду замечаю в его глазах… нежность? Любил ли он мать, как любила и ждала его она все отсутствующие годы?

– Но она же хотела быть ближе к земле, ты не…

– Я всё сказал, – затыкает он меня, я сжимаю в руках книгу, которую недавно читал вслух маме. – А теперь принеси их моего кабинета свидетельство о смерти, пожалуйста.

Пару минут смотрю на него, мы соревнуемся во взглядах. Я сдался и отвёл глаза, прошёл мимо, в нос ударил пряный запах отцовского одеколона. Итальянский костюм, сшитый на заказ, мягко отражал свет комнаты. Даже рождественская ёлка не могла затмить тёмную фигуру отца своей пестротой.

В богато обставленном кабинете, где тёмное дерево был чем-то в своём роде кровью для организма, витает тот же запах. Мне он не нравится. Или всё дело в человеке, который источает его. На столе лежат бумаги, дорогая ручка замерла у недописанной строки. Ну и где мне искать это свидетельство?

Странно вообще, что отец сам разрешил мне войти в своё логово. Это был его промах. А может он специально так поступил, постелил матрас, чтобы мне падать легче было.

Начинаю просматривать листы. Даты, имена и наименования незнакомых мне организаций, адреса улиц явно нездешних, фотографии людей, словно… досье? Что это?

Читаю первое попавшееся на глаза. Мужчина средних лет, глава бизнес-корпорации, женат, имеет двоих детей, ежегодный доход десять миллионов долларов. Статус «Устранён». Чего?!

Я отшатываюсь, роняя листок, задеваю спиной книги на полке в шкафу. Две из них падают, за ними вижу встроенный в стену сейф. Панель так и ждёт, чтобы ввели код. Верчу головой, смотря то на сейф, то на листы с фотографиями. Беру другой лист, с числами. Транзакция на перевод какому-то мистеру Киму в Токио. Сумма… запредельная. Руки взлетают к волосам, брови к небесам.

Не в силах побороть любопытство, начинаю копаться в бумагах на столе и внутри. Имена, фотографии, требования заказчика и желаемые обстоятельства смерти, суммы в евро и долларах и чеки, чеки… Какого хрена делает мой отец?! Он что, уби…

– Нашёл, значит, – он так тихо пристроился в дверном проёме, что я от неожиданности подскочил и выронил бумаги, они разлетелись осенними листьями по полу. Я долго не решался поднять глаза, чувствуя стыд. – Я не ошибся в тебе.

Наклоняюсь, чтобы собрать листы с пола, кладу их в стопку на столе. Напряжение сводит конечности.

– Ты киллер? – пересохшим ртом спрашиваю отца. – Все эти люди были убиты тобой?

От его смеха по спине пробегает холодок. Я понял, что боюсь его. Но ненависть… куда она пропала? Рядом со страхом стояло, эм, уважение?

– Нет, просто координатор. Сам я всего лишь несколько раз прикладывал руку к делу. Эти люди – подонки. Мир должен быть рад, что избавился от них.

Поворачиваю шею, поднимаю глаза. Его глаза такие весёлые, сверкают темнотой. Наведённый лоск только делает опаснее.

– Что ты имел в виду, когда говорил, что не ошибся во мне? – мне действительно было интересно, что он пытался во мне разглядеть, воспитать все эти годы, думал, что он знал обо мне. Я был так неосторожен и выдал себя как-то? Чем?

Отец отлипает от косяка и медленной развязной походкой приближается ко мне, встаёт близко, но между нами остаётся стол, последняя баррикада, разделяющая двух зверей. Складываю руки на груди, спокойно смотрю в ответ.

– Думаешь, никому неизвестно о твоих «развлечениях» в сарае на ферме?

Он вылил на меня это ведром ледяной воды, заставив замолчать журчащую в теле кровь и сокращаться лёгкие. И, о да, он заметил страх в моих глазах.

Я молчу. Ну а что я мог сказать? Он бы понял меня? Он бы принял меня? Возможно, я преувеличил свой грех, хотя никогда не принимал данного понятия – есть лишь поступок и сторона, на которую он отлетает в конце. Добро или зло – это всего лишь выбор.

Меня хлопают по плечу, легко и непринуждённо, словно я поступил правильно. Встречаюсь с ним глазами, которые на секунду отвёл, вижу там понимание.

– Старый кот. Проказник. Он заслужил свою смерть, а птицы – нет, – рука замерла на моём плече, горячая, большая. Понемногу я начал понимать, почему бабушка с дедушкой больше не приглашали меня на лето, говоря, что уезжают путешествовать по стране. Отец там никогда не появлялся, потому что мама говорила, что её родители не жалуют отца, она так и не получила от них одобрения на брак. – Старик Алистер знал, что ты в меня пойдёшь. Старый мясник догадывался о моих делах.

– М, догадывался? – перебил я отца, прокручивая в голове картинки. – Он что…

– Помер, да. На той неделе, после рождества. Дождался своего любимого праздника и отошёл в забытье, – пояснил отец, опустил глаза вниз на свой стол. Рука подняла листок, глаза начали читать. – Мог ли ты подумать, что его закажут?

На развёрнутой стороне замечаю данные деда, фотография маленькая, тёмная, мною не замеченная ранее. В углу стоит красной печатью статус «Смерть от естественных причин, закрыто». Считаю в уме годы и осознаю, что деду было почти восемьдесят на момент смерти. Он не выглядел на свой возраст. Жалею, что мама не дожила до таких же седин.

– Он и рассказал мне, что видел тебя тогда, – продолжал отец, всё больше вызывая воспоминания о том дне, переходившем в ночь. – «Забирай и больше никогда не привози к нам своё отродье», как сейчас помню его слова. Он не верил мне так, как это делала Вивьен.

– Мама знала о твоих делах? – спрашиваю я, заинтересованный. У меня наконец выдаётся нормальный, если его таким назвать можно, разговор с отцом за последние годы. – И была не против?

– Поначалу испугалась. Очень. Видел бы ты её в молодости. Долгожданный поздний ребёнок своих родителей, отличница, она писала свою исследовательскую работу, когда я встретил её в парке кампуса Гарварда. Между нами тогда пробежала убийственная искра. Тогда я ещё был киллером, не дорос до высшей должности, денег в кармане было не так много. Но нам хватало.

Тёмные узковатые глаза смотрели в пространство, он поддался воспоминания. Он любил маму. Внезапно мне стало жутко неудобно из-за своих мыслей о нём. Почему-то мне было стыдно, что я так ненавидел его. Его шарм ослепил меня тогда, как и мать. Меня больше не пугал факт того, что я сын киллера. Я успокоил себя этим, нашёл причину для мыслей и деяний тёмной стороны внутри себя.

– Как бы там ни было, сейчас ты здесь, – стряхнув с себя мысли, вернулся к беседе родитель, вновь положив на меня руку, уже две, на оба плеча. – И я спрошу тебя всего раз, а ты ответишь предельно честно: «Тебе понравилось то чувство экстаза от наказания кота?»

Так вот что это было, чему я не мог подобрать слов. Экстаз. Я наказал за проступок, взял на себя это бремя. И мне понравилось. Хотел бы я убить снова? Может быть. Но только за дело. И не животное. Да, я ненавижу котов с тех пор, но снова бы не убил. Я чувствовал себя крупным хищником, а он не должен охотиться на мелкую дичь, снующую под ногами, о нет…

– Да.

Усмешка осветила лицо отца. Мои глаза так же безумны?

– И ты бы убил снова, скажем, того, кто совершил нечто плохое? Ты бы убил убийцу?

Клин вышибают клином. Петух дерётся с петухом, лев со львом, а убийца должен убить подобного, ибо лишь он знает и чувствует, как это сделать.

Я задержал глаза в глазах отца. Он всё понял без слов. Снова эта ухмылка, снова похлопывание по плечу. Понимаю, что и сам немного повеселел от таких жутких условий. Я не дурак, мне не промыли мозги. Я прекрасно понимал, что всё это плохо, неправильно, по общественным меркам, по меркам загона, в котором нас всех содержит командир-пастух, это было аморально, как сказал бы любой, тот, кто не понимает, не хочет понять. А нужно ли мне это понимание? Зачем ждать того, ждать и ждать, так и не дождаться?

– Тогда я дам тебе шанс испробовать себя на более крупной цели, – отец обогнул стол с другой стороны, открыл один из выдвижных ящиков в письменном столе и достал папку с бумагой. Я догадался: то и было документом, который он послал меня искать. – Ты будешь потрясающим приемником.