Я сам виноват, что с того дня жизнь потекла по другому руслу. И, чёрт подери, то было только началом!

– Почему Пич такой жестокий, бабушка? – я плакал, слёзы катились по детскому лицу, я вытирал их рукой, шмыгал носом. Прошло всего два дня после увиденного, но картинка как сейчас стояла у меня перед глазами. Бабушка удивляется, почему я теперь отказываюсь ходить с ней к кроликам. Я ничего не говорил им. С детства имею привычку держать всё внутри, с детства недоверчив к людям. Но не к животным. Животные, они…

– Он кот. Это его инстинкт. Он искал себе пропитание, потому и разорил гнездо, – бабушка едва касается рукой небольшого гнёздышка в траве, которое я нашёл. Пять мёртвых, задушенных птенцов спали вечным сном, полуголые тельца были синеватыми, горошины глаз закрылись прозрачной кожей.

– Он играл с ними и так жестоко убил! – восклицаю я, в груди полыхает злость. Сам Пич сидит неподалёку, вылизывает лапку. Поднимаю горсть камешков и бросаю в него, тот бросается наутёк. – Ненавижу тебя!

– Ты не сможешь изменить его природу, дорогой, – успокаивает меня бабушка, приобнимая загорелыми руками с пылью родинок и пятен старости, – лишь человек может отвечать за свои поступки. Животные запрограммированы. Со временем ты подрастёшь, поймёшь это и простишь Пича.

Я не отвечаю, закрываю лицо руками. Я не в силах ненавидеть своего друга, но тогда я очень сильно на него рассердился. Животное не понимало, почему к нему охладел человек, всячески пыталось проявить ласку, тёрлось об меня. А я шугал его, гнал прочь, вспоминая мёртвых птенцов перед глазами и кроликов.

– Мы похороним их, чтобы их маленькие души успокоились. – Бабушка поднимает меня, берёт гнездо с трупами и ведёт меня в сад. В моей руке оказывается садовая лопатка. Яблоня надо мной покачивает ветвями от лёгкого июльского ветерка. Мы вместе выкапываем ямку среди корней, кладу туда гнездо, боясь прикоснуться к умершим.

Наверное, это был мой последний раз, когда я ещё что-то хорошее чувствовал к этому тупому старому коты. После всё как-то резко переменилось. Я плачу, загребая ладошкой землю в могилу. Птенцы вдруг открывают глаза и жалостливо кричат, просят меня отомстить за их смерть, отомстить за маму-птицу, которая не обнаружит своих детей, вернувшись домой с пропитанием, часть меня велит отомстить Пичу, наказать его так же жестоко, так же убийственно.

Бабушка шепчет тихо молитву, я слежу за её губами, перевожу глаза на холмик свежей влажной земли. Вскакиваю и срываю лютик с клумбы, кладу цветок на возвышение. Птенцы всё так же кричат у меня в голове, кролик на кровавом столе прыгает, его голова, отделённая от тела, пищит, глаза-бусины блестят, носик быстро втягивает в себя воздух, шевеля усиками.

– Все мы однажды умрём, мой хороший, – успокаивает меня бабушка, а я больше не чувствую слёз на своих щеках, ярость высушила их. – Но мы можем выбрать нашу смерть, хотя и не всегда. Иногда жизнь берёт своё, иногда одна сила влияет на другую, баланс в природе всегда сохраняется, пусть и жестокий. Так и с этими пташками. Это называется пищевой цепочкой: один ест другого, того съедает более крупный зверь, его ещё более большой хищник и так по цепочке.

– И кто съест Пича? – чеканю я слова, не отводя глаз с могилы. – Булка?

Старушка усмехается, поднимаю на неё непонятный взгляд. Наверное, я был очень хмурым, что она коснулась моего лба, пытаясь разгладить гримасу.

– Нет, собаки не едят кошек, милый. Насколько я знаю. Но собака может загнать кошку до смерти, особенно когда собак двое или стая. Так было с соседской Луизой, старой она была, а овчарку молодую спустили, ну та и поиграла с ней.

– Прямо как Пич с птичками, – вставляю я слова, голоса своего узнать не могу.

– Да ты не злись так, – женщина обеспокоена моим состоянием, гладит меня по волосам. Но я всё равно не могу расслабиться – так сильна моя злость на кота, так грызёт грусть по птичкам, так уничтожающа боль по кроликам и курицам в сарае. Потому я заставляю себя улыбнуться и поднимаю голову к свету, к ней. Это была моя первая в жизни ложь, первая маска, которую я натянул.

Бабушка смотрит мне в лицо, изучает его. Подвигаюсь к ней и обнимаю.

– Не печалься, бабушка, я не буду сердиться на Пича.

В голове же я думал, что стану тем звеном в пищевой цепочке, зверем, что крупнее старого кота.

Не только я был зол на Пича. Спустя неделю он забрался в уже не таинственный сарай и выбежал оттуда, встречая на ходу подругу Булку, с целой тушкой цыплёнка или взрослой курицы, – не знаю, как он смог её так быстро волочь по земле со своей комплекцией, – за ним гнался дед прямо в фартуке и перчатках, весь в крови, думая, что я не вижу. Он недолго пытался отнять у них птицу – отнимать уже попросту нечего было, ибо потрепать успели кот с собакой тушку. В итоге дед махнул на них рукой, погрозил пальцем Пичу и, раздосадованный, ушёл обратно в свой рабочий «цех».

Пич зашипел на Булку, когда та попыталась откусить крыло у курицы, собака заскулила и отпрянула, села на задние лапы и стала наблюдать за жадным котом. Тот искоса наблюдал за ней и окружностью, вгрызаясь в плоть. А у меня появился ещё один повод наказать его. Все хорошие эмоции к нему как-то резко покинули меня. Я вообще резко изменился тогда всего за какую-то неделю с небольшим. Куда делся тот милый нежный мальчик, который не мог и мухи обидеть?

Мне пришлось дождаться вечера, прежде чем приступить к казни. За ужином я был не особо разговорчив.

– Малыш, почему ты больше не ходишь со мной к кроликам? – спросила меня в очередной раз бабушка. Я перестал есть и уставился на кучку картофельного пюре в тарелке.

– Не называй меня так, пожалуйста, – резко ответил я, удивив всех. Ребёнку всего семь, а он уже говорит подобное. Да ещё и тоном таким. Могли ли они тогда подумать, заподозрить неладное во мне? Если да, то почему ничего не предприняли?

Дедушка рядом расплылся в улыбке, лицо со сбритой щетиной выглядело моложавее. Бриджит была у нас трое суток назад.

– Мать, отстань от внука, – заговорил он с бабушкой, – Не видишь, что ли, не в духе он? И не «малыш» он, ему восемь стукнет первого сентября. Малыш, малыш… вот пристала!

Они вроде бы и ссорились, а вроде бы и нет, тогда мне сложно было понять это, я лишь сидел и смотрел за их горящими взглядами. Мне не хотелось быть причиной их ссоры, я и без того всё время ощущал свою вину, боялся, что дед узнает о нарушении запрета.

Рука деда хлопает меня по плечу, загнанно смотрю на него вполоборота. Почему он защищает меня? Он всё знает обо мне и потому подмигивает сейчас? Неужели он разглядел во мне что-то, чему я не мог пока, в силу возраста, название подобрать?

– Я всего лишь хотела понять, почему кролики больше не интересуют нашего мальчика, а ты тут развёл, – порицает она старика, накалывает на вилку спаржу и принимается жевать усиленно, овощ похрустывает во рту. Затем она вновь обращается ко мне, взор теплеет. – Хорошо, больше не будешь малышом, наш ты маленький мужчина. Так можно тебя называть?

Обдумываю её слова своей маленькой головой, киваю, вновь начиная есть, хотя еда в горло не лезет, всё естество моё занято размышлениями о казни Пича, на которую я однозначно решился. Я просто сказал себе, что стану на мгновение дедом, а проклятый кот станет жертвой, кроликом или курицей, неважно, мне всего лишь нужно будет постараться.

Я распрощался с дедушкой и бабушкой, отнёс тарелку, сам помыл её за собой, направился в свою комнату. Где-то час прошёл, прежде чем старики отправились спать. За этот час я даже читать заставить себя не мог, мог только лежать и смотреть в потолок. Перед глазами крутилась картинка убийства, странные чувства клубились во мне. Сейчас я ужаснулся бы над той ситуацией, пожалел бы ребёнка, который угасал по секундам, превращаясь в кого-то другое, в нечто.