– А по-моему, справедливо, – сказал Имс. – Иначе мира бы уже не существовало. Бумаги у тебя?

Нэш улыбнулся.

– У тебя, – протянул Имс. – И где же ты их можешь хранить?

Нэш улыбнулся вторично, и Артур вздрогнул от внезапно нахлынувшей ненависти – удушающей, неконтролируемой. Он вспомнил, при каких обстоятельствах вот так же улыбался этот человек.

– Ты не собираешься нам рассказать? – спросил он.

– А смысл? – просто спросил Нэш. – Если я умер, в том, что осталось, нет смысла. А если это кошмар, и я умру от страха – что ж, мне 108 лет. Я зажился на свете.

– Это точно, – прошипел Имс.

– Я думаю, – сказал Артур, – что все бумаги были уничтожены в лабораториях Анэнэрбе. Когда он бежал в Аргентину, он вряд ли думал о чем-то, кроме спасения собственной шкуры.

Нэш оскалился и покивал.

– Думайте так.

– А нам-то что, – сказал Имс. – Мы же мертвые. Хочешь, покажу, насколько?

И тут Имс повернулся к Нэшу и посмотрел ему в глаза. Артур и Нэш одновременно подскочили на скамейках – вместо половины лица у Имса был голый череп с пустой глазницей. Свет на вокзале стал тускнеть, потом тревожно замерцал, и тени заплясали по словно бы полированной поверхности того, что только что было темноволосой головой.

Но Нэш оказался крепким орешком.

– Ты всегда любил эффектные выходы, Имс, – сказал он, хотя и был бледный, как полотно.

– Могу Артура показать, – сказал Имс. – Он в худшем виде. Знаешь, концлагерь деформирует даже скелеты.

И тут Нэш вскинулся и задрожал.

– Нет, Артура не надо! – крикнул он. – Не надо!

Имс поднял брови, вернувшись в прежнее обличье, и вдруг расхохотался – во все горло, закинув голову. В вороте розовой рубашки сверкнула золотая цепочка и мелькнули татуировки.

– Я понял, почему он все это делал, понял! Он влюблен в тебя, Артур. Он тебя любил.

Артур распахнул глаза.

– Да, любил, а мне завидовал, ненавидел поэтому так сильно – и вовсе не из-за Теслы, и даже не из-за шпионажа, не из-за того, что я держал его на крючке, нет. Из-за тебя. И он знал, куда бить, знал мое самое слабое, самое больное место… Ты вырвал меня сердце, тварь, ты слышишь?

Нэш болтался в железных пальцах, вцепившихся ему в горло, как куль с мукой, и Артуру на миг показалось, что Имс сейчас вырвет несчастному кадык или зубами раздерет горло.

– Это правда? – тихо спросил Артур.

И по тому, как обмяк в руках Имса Нэш, понял, что да.

Сейчас, пролистывая воспоминания, которые вдруг открылись разом все, как доселе запретная книга, эпизод за эпизодом, он понимал, что должен был догадаться раньше.

Сколько было знаков.

Сколько было взглядов, слов, жутких по накалу эмоций, а он был слеп, как все влюбленные в другого – кроме Имса, для него никого и не существовало.

И там, в Нью-Йорке… все эти совместные прогулки… случайные прикосновения… улыбки… как Нэш иногда приносил ему кофе или прибирал за ним лабораторию, когда Артуру надо был бежать на свидание с Имсом… И потом… когда он встретил его в Германии, уже фактически запертый в этой стране… но надеявшийся получить помощь, когда увидел бывшего друга в чине офицера СС…Тогда они встретились на улице, пошли выпить в бар, и Артур несколько часов рассказывал, как ему плохо без Имса. Нэш сочувственно кивал, подливал вина, спросил адрес… обещал помочь… а следующим утром Артура взяло гестапо. И в лаборатории Аненербе, когда Нэш лично взялся курировать его исследования… столько времени проводил с ним ночами, следя за его псевдоисследованиями, хотя этого вовсе по инструкциям не требовалось… И позже в концлагере – все эти допросы, которые становились все изощреннее с каждым разом… в них мелькало что-то садистско-сексуальное, ведь теперь Нэшу позволялось все – трогать Артура как угодно, делать с ним все, что угодно… Почему же он его не изнасиловал, интересно?

Видимо, именно потому, что любил. Он мог убить его, но получить так… сразу не решился. Хотя, наверняка, решился бы, если бы прошло еще немного времени. Все к тому шло, только Артур ни черта не видел, боже мой, какой же идиот, слепой идиот…

Словно огромная цветная кинолента развернулась перед глазами Артура – он смотрел кино о своей прошлой жизни, и теперь в нем не было ни одного пустого кадра. Все, что он когда-то испытал, теперь скручивалось и перемалывалось у него в груди, точно само его сердце прокручивали через мясорубку – так невозможно, невыносимо больно, хотя он сидел спокойно, прямо, ровно, стиснув зубы, и больше не видел перед собой ни Имса, ни Нэша, ни вокзала.

Он был один там, в той реальности, где действительно когда-то остался в полном одиночестве, без помощи, без надежды, только со своей безоглядной любовью, которая отравляла его с каждым вздохом больше, чем любая пытка, больше, чем сама смерть.

Все сейчас казалось ему таким абсурдным – и хотелось кричать, а он не мог. Это нельзя было ни высказать, ни выкричать, ни выплакать. Это было как глухая могильная плита, опустившаяся на то, что когда-то было жизнью.

А Нэш жил после этого еще целых шестьдесят лет. Он видел, слышал, чувствовал, как сияло и хмурилось небо, как пели птицы, как распускались и опадали листья, как цвели розы и одуванчики, как спели яблоки и виноградные гроздья, как росли города, как менялась мода и музыка, как взрослели чьи-то дети и рождались внуки, как кто-то кого-то любил… как мир, рожденный после войны, бесстрашно поднимался из руин, наполненный новым дыханием, новой жаждой бытия. Он видел море, и солнце, и горы, и забыл о том, как однажды оставил гнить в камере, больше похожей на консервную банку, жалкие, истерзанные остатки человека, которого когда-то, как он утверждал, любил.

– Артур, – услышал он голос Имса, и пелена перед глазами рассеялась.

– Как же сильно, видать, ты меня любил, Нэш, – проговорил он. – Как же сильно! Так сильно, что не смог бы и с врагом сотворить то, что сделал со мной.

– В том и смысл, – тихо сказал Нэш.

Артур усмехнулся. В чем-то он даже понимал его.

Сам толком не соображая, что делает, он встал, мягко подошел к Нэшу, присел перед ним на корточки и почти нежно провел ладонью по его щеке, погладил линию челюсти. И почти с удовольствием почувствовал дрожь под своими пальцами.

Не хочешь попросить у меня прощения, Нэш? – ласково спросил он. – Я прощу тебя, обещаю. Тебя ведь так долго это мучило? Я тебя отпущу, поверь. Но у всего есть своя цена. Кому это знать, как не тебе, правда? Где бумаги?

Спрашивая, он не отрывал глаз от лица Нэша и не прекращал поглаживать его подбородок большим пальцем.

У Имса горели глаза, но он боялся пошевелиться.

И вдруг из Нэша словно воздух выпустили.

– Они там, – сказал он.

– Где? – переспросил Артур, оборачиваясь, и все понял.

***

Они очутились в аргентинской квартире старика, где почему-то был поздний вечер, и только лампа одиноко горела на столе, бросая отсветы на раскрытый альбом в толстом кожаном переплете.

Нэш с Имсом сидели поодаль на диване, а Артур так же, в ногах Нэша, – диспозиция не изменилась, только обстановка.

– Здесь? – удивился Артур, подходя к столу и беря в руки альбом.

Там были фотографии – фотографии их компании в Нью-Йорке: и Имс, и Тесла, и лимузин редкой породы, и веселые случайные знакомые, и просто виды Нью-Йорка, черно-белые и в сепии, как ему снилось, – Бруклинский мост, Центральный вокзал, старые булочные, станции метро, купание девушек в купальниках, больше похожих на паруса, большие корабли в порту… Но больше всего здесь было фотографий самого Артура – самых разных: в лаборатории, на улице, в баре, у него на квартире. Артур смеющийся, игривый, грустный, усталый, задумчивый… Фотографии были большими, приклеенными на страницы альбома из толстой коричневой бумаги. И Артур догадался. Подцепил одну за угол, оторвал – между карточкой и страницей были вложены совсем тоненькие листы чертежей. Калька.

– Какой ты, однако, затейник, Нэш, – сказал Имс.