и важной, чем собственная. Твоя красота увядает, а его взгляд так часто останавливается на красоте другой женщины. Жизнь хотела бы, чтобы серебряный плащ превратился в кухонный передник, — и тебе самой кажется, что в грезах давних, в лучах сияющих, звездою гаснущею меркнет счастье.

Но и твой голос слышит народ, он неразрывными узами связывает твое имя с именем Райниса, он слушает голос Мирдзы:

Где лучи, сплетаясь, 

В пламя превратились, 

Где душа с душою 

В чувстве породнились.

Народ знает, что ты с ним, что вас объединяет нечто нерушимое. И когда вы оба возвращаетесь на Родину, он встречает вас ликованием. Но скоро и там замечаете вы злоупотребления и несправедливость. Райнису кажется, что нужно искать еще и другую, лучшую родину, родину духа. И ты, стоя в его тени, говоришь:

— Вначале была Аспазия, потом Аспазия и Райнис, потом Райнис и Аспазия, потом только

Райнис, но когда-то снова будут Райнис и Аспазия.

И когда одиноким умирает поэт, ты, еще более одинокая, бродишь по местам, где вы жили вместе, на родине, где была первая любовь, первое лето счастья, но места эти уже заросли сорняками. Твоя рука срывает на память стебелек крапивы и пишет: «Нет ни дня одного, ни ночи, когда не была бы я с милым... За мною лежит мое прошлое, такое ошеломляющее, что я не знаю даже, осталась ли у меня какая-нибудь способность жить. Много ли не хватало, чтобы и мои уста замкнулись вместе с его устами... Я попытаюсь ухватиться еще за какую-нибудь нить жизни».

Когда враг вторгается в Латвию, приходит темнейшая из ночей, в которой тебя, живущую в бедности, в холоде, освежает только Кастальский родник поэзии, неугомонно журчащий в твоей душе. Весть о твоей смерти всколыхнула народ. Темной ночью, при свете пылающих факелов, тебя хоронят рядом с Райнисом. И приходит день, рассветает день, когда слова твои исполняются: живут Райнис и Аспазия. Серебряный плащ отбрасывает неугасимые блики, снова тебя украшает диа-

дема Мирдзы, алые цветы растут из твоего пламенеющего сердца — поэтесса и вдохновительница поэта, соратница борца, отдавшая силу своего духа его душе, свое сердце его сердцу, свою жизнь его жизни. И будто в обретенном заново мерцании серебра рядом с его поэзией сверкает звезда поэзии твоей.

ЯНТАРНОЕ ЗЕРКАЛО

Я вижу ее: полудевушку, полуженщину. Она идет — хрупкая и больная — по улице, которая зовется теперь Янтарной, — там, где кончается эта улица, шумит море куршей и викингов. На улице — красивые дома, окруженные высокими деревьями. В один из таких домов она входит робко, словно в какое-то чудо. Здесь живет ее учитель — человек, который открыл для нее скандинавскую мифологию, мрачную красоту фиордов Норвегии, произведения Ибсена и Стриндберга, который рассказывал ей о музыке Вагнера. Не только рассказывал, но и дарил билеты — ей и другим ученицам из бедных семей, чтобы они увидели и услышали оперу, чтобы их души открылись бессмертной власти искусства.

Полудевушка, полуженгцина, знавшая о любви только из книг. И видевшая, как любит Кармен, как бросает она Хозе дразнящую розу, а потом, с мечтой о тореадоре, умирает под

ударом его клинка. На руках у Альфреда умирает Виолетта. На белом лебеде приплывает к Эльзе и снова на веки уплывает Лоэнгрин. И власть любви ей кажется безжалостной, неразрывно связанной с дыханием смерти.

— Никогда я не буду любить! — так она говорит себе, потому что в ней живет страх, а наряду с ним — тоска, еще более обостряющая страх, ибо девушка часто кашляет кровью, кажется себе самой унизительно слабой и некрасивой, не смеющей и мечтать о том, чтобы сравниться когда-нибудь с прекрасными героинями сцены и книг. А может любовь спасать?

На Янтарной улице жил он, тот, кто давал ей книги. Девушка писала стихи. Он их печатал — все до единого — в газете, которой сам руководил. Ей казалось, что комнаты в его доме полны каким-то нежным, чудесным ароматом. На его столе стояла фотография: гордый, прекрасный женский профиль и руки на струнах арфы. Это была его жена, которая жила в Риге. Каждую неделю ездил он туда.

— Прекрасная и мудрая! — так говорил он о своей жене. Девушка сникала перед этой красотой, она приходила из квартирки бедной

работницы. А человек на Янтарной улице говорил ей:

— Вы есть и будете личностью. Учитесь, пишите, я вам помогу.

Он привез из Риги лечебные травы от ее болезни, собранные матерью одного композитора, — она пила отвар из них и понемногу поправлялась, больше не кашляла кровью.

Изредка, стесняясь, и словно бы для того, чтобы отогнать страх смерти, она заходила в жилище этого человека, видела в его голубых глазах ласковый блеск жизни. Забравшись в уголок, перелистывала книги, отбирая те, которые хотела взять с собой.

И однажды, когда она сидела так, слегка освещенная настольной лампой, он сказал:

— Какое выразительное у вас лицо и какие красивые руки!

Эти слова прозвучали в тишине, как звук фанфар, как первый могучий аккорд оркестра в оперной увертюре.

Это сказал он, тот, кто любил и сам был любим, кто понимал красоту.

И ей казалось, что он подносит к ней янтарное зеркало, в котором она может разглядеть свое будущее. Всегда, всегда он ставил перед

нею эго зеркало, и особенно тогда, когда перечитывал и принимал ее стихи.

И вот, когда она, окончив гимназию, собиралась ехать в университет, в одно августовское утро, развернув газету, она внезапно увидела невероятное сообщение — он умер. Да, он как-то упоминал, что отец его скончался едва достигнув сорокалетнего возраста, и что наверное и ему придется рано умереть.

И она стояла около странного дома, за которым шумело море куршей и викингов, стояла рядом с другими ученицами, видела как вынесли гроб. За ним в траурном платье шла прекрасная женщина, которую она видела

на фотографии.

Она слышала, как заколачивают гроб в вагоне, который увез человека с янтарным зеркалом туда, в Ригу, на Лесное кладбище.

Прошло сорок лет, поэтесса, близкая уже к закату жизни, встретила в Риге на улице стройную седую женщину, которую когда-то видела на фотографий. Они разговорились. Женщина сказала:

— У меня есть карточка времен вашей молодости. Ее хранил мой муж, вы очень красивы

на ней. Я могу вам отдать ее —- вы же знаете, мой муж любил вас.

Женщина сказала это таким теплым, таким счастливым тоном, словно радовалась тому, что встречает человека, которого любил ее муж. Поэтесса почувствовала, как ее захлестывает волна какого-то невыразимого тепла, — она иногда бывала на могиле своего учителя, он всегда подсознательно присутствовал где-то в глубинах ее памяти. Но горечь и страдания любви, кратковременные приобретения и вечные потери столь бурно и нещадно терзали ее жизнь, что эти слова она восприняла как весть нежданного счастья.

Вернувшись домой, она оглянулась на свою жизнь — та словно погасла, — она почувствовала руку, которая с такой чуткой нежностью касалась ее головы, услышала голос, который говорил о ее стихах и духовной красоте, она гляделась в янтарное зеркало и спрашивала себя, стала ли она достойной того изображения, которое он однажды показывал с такой бескорыстной любовью. Стала ли она личностью? Ее душа всегда была робкой и печальной, любовь приходила, но скупая, ранящая, безжалостная, такая же точно, как в книгах

северян, как на оперной сцене, со страданиями и смертью. Она почувствовала, что, может быть, любовь ее учителя была лучшим из всего, что она встречала, — любовь бескорыстная, светлая и чуткая. Она поспешила на Лесное кладбище, туда, где покоился он, поцеловала его бронзовый профиль, украсила могилу цветами, упрекая себя, что делала это слишком редко. И в то же время она была счастлива оттого, что из глубин ее памяти, вызванная голосом его жены, как вечное утешение, всплыла эта любовь, за которую она не успела поблагодарить ни его, ни жизнь. Она знала, что шум моря куршей и викингов, мерцание янтаря никогда уже не покинут ее.