умоляла нас не оставлять. А мы, маленькие, схватили его за руки. Тогда он снял свой котелок, стянул с себя свое огромное пальто и велел отпустить извозчика.

Родители решили отдать меня в сиротский приют Синего Креста на улице Тома. В мрачном, казенном здании мне было холодно и неуютно, и я плакала по ночам. Через неделю приехала мать и вдруг сказала, что отец просит привезти меня обратно Ему трудно без меня. Как я была счастлива, когда мы все снова собрались вместе.

Бабушка уже часто говорила, что конец отца недалек.

Раз ночью, когда я спала с братом в кухне, я услышала, как мать, пройдя мимо нас, спустилась с лестницы. Дверь в комнату отца была приоткрыта и там горел свет.

Если отцу что-нибудь было нужно, он стучал ложечкой по стакану, голос его уже не мог звать. Я прислушалась: не стучит ли ложечка, ведь отец лежал один Но тут же незаметно для себя заснула и увидела сон: в белых платьях вошли в кухню много-много девочек, окружили меня, и я услышала их слова: «Не ходи Отцу ничего не надо».

А через мгновение сквозь их голоса донесся до меня голос матери:

— Вставай, доченька, папа умер.

Этот сон вспоминаю всю жизнь. Он, конечно, был вызван моим подсознанием, разговорами окружающих, но он избавил меня от большого испуга. Я поднялась, оделась, но долго боязливо смотрела через дверную щель на лицо отца. Нет, в нем ничего не было страшного. Отец скончался во сне так тихо, что даже мать не сразу поняла, что его уже нет. Наконец я решилась подойти к нему, и чтобы себя ободрить, прикоснулась пальцем к волосам отца, а потом положила всю ладошку на его голову — мне показалось, он заснул глубоко, глубоко и освободился от своей болезни. Только позже, когда принесли гроб и положили в него отца и понесли вниз в пустую комнату, меня охватила невыразимая жалость. Я чувствовала, что он, словно свет, угасает для меня на всю жизнь.

Когда же старые женщины начали петь погребальные хоралы, я, непричесанная и неодетая, проплакала весь день. Эта боль живет во мне и до сих пор Всю мою жизнь мне не доставало отца. От похорон же в памяти оста-

лисы толпа людей, свечи над гробом и мы трое у открытой могилы. Мы похоронили отца на кладбище Лива в сентябре 1914 года.

А в 30-х годах покрыли его могилу цементом, на котором высечены слова Райниса: «В человечестве все живут вечно».

Мне очень не нравилась моя фамилия. Мои стихи стали появляться в печати, и мне захотелось иметь красивый псевдоним, но я передумала, я оставила фамилию отца. Он, умерший в 32 года, не довершил многого, пусть же он продолжает жить в моих произведениях, если они этого достойны.

Могилу отца убирает цветами пионерское звено, названное моим именем, — ученики 1-й средней школы Лиепаи и молодые поэты города — они знают о его судьбе. Престарелую Анну Аболт я навещаю, когда приезжаю туда.

Однажды я собралась с духом и вошла во двор того дома, где умер мой отец. Маленький домик уже снесли. Двор стал шире, осеннепышно цвели в нем далии. Из комнаты, где когда-то стоял гроб отца, вышла женщина с ребенком на руках и приветливо посмотрела на меня. Двор был настолько чистый, цвету-

щий, красивый, что во мне опять зазвучали слова Райниса: «В человечестве все живут вечно».

И мне показалось, что я повидала цветущую душу моего отца.

БИЛЛИТЕ

В моем детстве самыми счастливыми были те дни, когда приходила бабушка Биллите — маленькая, ласковая, со светло-голубыми глазками, с тоненькими косичками, уложенными на затылке.

Она промывала свои глаза только глицериновым мылом и лечилась от всех недугов «терьяком» — черной мазью (смесью мяса змеи с медом, подорожником, чернобыльником и другими травами), которую употребляла и как «наружное» и принимала внутрь.

Всю свою жизнь бабушка Биллите хранила в шкафу саван, белый с розовыми цветочками для своих похорон. Она приносила мне пирожное с забавным утенком из сбитых сливок.

Бабушка рассказывала:

Я была самая красивая девушка во всей волости. Парни ломились в мою клеть. Если мимо нашего хутора проезжал сумасшедший Нуллис (так она называла барона Нолде), а

мы работали на поле, отец прогонял меня прятаться во ржи. Барон всем красивым девушкам приказывал приходить к нему в имение... Когда же я пришла к барону со своим женихом, чтобы попросить разрешения выйти замуж, Нуллис очень резко спросил:

— Где ты пряталась, почему я тебя никогда

не видел?

Но разрешение все же дал.

Семейная жизнь Биллите не была счастливой. И первый и второй муж умерли, оставив ее с девятью детьми. Некоторые ее сыновья из деревни перебрались в город, да и дочери вышли замуж за горожан. Она же, еще не старая, повенчалась с деревенским портным Яном Скутулом, который внешне очень походил на нашего народного поэта Яна Райниса. Он все время болел, так как где-то надорвался. Моя мать была последним ребенком Биллите. Из-за нищеты ев еще девочкой отдали в пастушки, и она часто вспоминала, как ждала Биллите, стоя на пригорке, все смотрела и смотрела на большую проселочную дорогу, не идет ли мать. А прощаясь с матерью, горько плакала.

Когда моего дедушку совсем одолела болезнь, он с Биллите и моей матерью Линой

переехали в Лиепаю. Там моя матц научилась шить, а Биллите летом полола в больших садоводствах Дуксниса, около ветряной мельницы. Иногда она брала с собой и меня. Я копалась в земле, и однажды из черной ямки выполз страшный червяк. Я завопила во весь голос, но тут же подбежала бабушка Биллите и успокоила меня, сказав, что это безобидный дождевой червь и никому вреда не делает.

Мой дед ходил на базар, помогал крестьянам размещать лошадей и продавать овощи. А вечером в его корзинке оказывались либо немного овощей, либо какая-нибудь мелкая монета.

Бабушка всегда давала мне морковку, репу или огурец. Она жалела меня, ведь мой отец рано умер, а мать работала по целым дням уборщицей на судоверфи.

Дедушка был очень набожный и каждый день молился. Иисуса он называл «Изус». Когда мы садились за стол, он молился так:

— Господь наш Изус, будь нашим гостем, освяти все, что ты нам дал. Аминь.

Но и вера не смогла одолеть его угрюмый властный нрав, порожденный болезнью. Уходя на базар, он вырезал на каравае замысловатые знаки, чтобы проверить потом — не брала

ли Биллите без него хлеба. А на печке цветным карандашом рисовал цифры и буквы, значение которых никто из нас не понимал. Он стирал их сам и рисовал другие. Бабушка Биллите боялась к ним прикоснуться и обходила их дрожа.

Даже после святого причастия дед не становился добрее и частенько обзывал Биллите разными словами. Одно из них застряло в памяти из-за своей необычности: «Ух ты, логово!»

Детей же своей дочери-вдовы он по-своему очень любил, угощал и даже учил читать. Большой деревянной указкой мы должны были показывать слоги и громко произносить:

— Аб, эб, иб, об, уб, ба, бе, би, бо, бу...

Моему брагу такое чтение не нравилось.

И он так плакал, что азбука совсем размокла и расползлась. Мне же очень полюбились сказки о храбром зайце с длинными ушами и о бедном солдате, который упал в колодец, увидя там огонь. Я заучила сказки наизусть. И однажды так быстро «прочла» их деду, что он изумленно воскликнул:

— Ну и башковитая девчонка!

Когда мой дед умер, я была в деревне. Известие о его смерти меня опечалило. В сущ-

ности, дед, мой был не таким уж плохим человеком.

Биллите осталась одна и поочередно жила у своих детей и у нас тоже. Я без устали слушала ее рассказы:

— Когда я надевала наш латышский наряд, и вся грудь была полна серебра, я подбегала к зеркалу и сама себе дивилась: такое белое и румяное было мое лицо. А вот счастья так и не было, наверное, потому, что меня очень полюбил батрак с нашего хутора. И когда меня в первый раз повезли венчаться, он побежал за гумно и там горько плакал.

Иногда Биллите распевала духовные песни, их слова казались мне прекрасными: «О слово вечности, как гром гремит, как меч оно сердце разит...» Или: «Хвали господа, царя всевышнего, красоту его небесную...»