Он подождал, затем нервно проговорил:

— Не слышу никаких предложений. Цену никто не назначает. Цена не назначена — раз… Если вы так ничего и не предложите, я буду обязан вернуть этот лот и прервать торги для консультации с моим патроном. Цена не назначена — два… А у меня еще вдоволь отличного товара. Какая жалость, если не удастся его показать. Цена не назначена — три…

— Вон твоя заявка! — рявкнул синдонианин.

Нищий старик поднял два пальца. Аукционист в изумлении уставился на него.

— Ты назначаешь цену?!

— Да, — проскрипел старик, — если господа и дамы позволят.

Аукционист обвел взглядом полукругом сидящую перед ним публику. Кто-то из толпы крикнул:

— Почему бы и нет! Деньги есть деньги!

Синдонианин кивнул, аукционист быстро спросил:

— Ты предлагаешь за этого мальчишку два стеллара?

— Нет, нет, нет, нет! — завопил Баслим. — Два минима!

Аукционист замахнулся было на старика, но тот проворно увернулся.

— Поди прочь! — вскричал аукционист. — Я тебе покажу, как глумиться над господами!

— Эй, аукционист!

— Да, господин? Слушаю, мой господин?

— Сам ведь говорил: «Назначьте хоть какую-нибудь цену», — сказал синдонианин. — Сплавь ему мальчишку!

— Но…

— Ты меня слышал?

— О, господин, я не могу продать за первую же назначенную цену. В законе ясно сказано: одна заявка — это не торги. Даже две, если аукционист не установил минимума. Без начальной цены я не смогу продать его, не услышав по крайней мере три предложения. Благородный господин, этот закон принят для защиты интересов владельца, а не ради меня, несчастного!

— Да, есть такой закон! — выкрикнул кто-то.

Синдонианин нахмурился.

— Тогда объяви цену.

— Цена любая, лишь бы она устраивала моих господ и дам, — аукционист воззвал к толпе: — Я слышал, что за лот девяносто семь предлагают два минима. Кто даст четыре?

— Четыре, — отозвался синдонианин.

— Пять! — раздался голос из толпы.

Синдонианин поманил к себе нищего. Баслим подполз на руках и одном колене, волоча обрубок второй ноги. Ему мешала миска для подаяний.

— Пять минимов — раз! Пять минимов — два…

— Шесть! — бросил синдонианин и, взглянув в миску нищего, достал кошелек. Он швырнул калеке горсть мелочи.

— Я слышал — шесть минимов! Услышу ли я — семь?

— Семь! — проскрипел Баслим.

— Семь минимов! Эй, господин с поднятым пальцем, вы предлагаете восемь?

— Девять! — перебил нищий.

Аукционист поморщился, но заявку принял. Цена приближалась к стеллару, шутка становилась дороговата для большинства присутствующих. Ни дамам, ни господам не хотелось ни приобретать такого никчемного раба, ни портить шутку синдонианина.

— Девять минимов — раз… — забормотал аукционист. — Девять минимов — два… Девять минимов — три… Продано за девять минимов!

Он столкнул мальчика с помоста, и тот угодил прямо в руки старика.

— Забирай и проваливай!

— Полегче, ты! — осадил его синдонианин. — Выписывай купчую.

Едва сдерживаясь, аукционист проставил имя нового владельца и цену на заранее заготовленном для лота девяносто семь бланке. Баслим уплатил девять минимов и воспользовался щедростью синдонианина, чтобы выплатить регистрационный налог, оказавшийся выше продажной цены мальчика. Паренек тихо стоял рядом. Он понял, что опять продан и что новый его хозяин — вот этот самый старик. Впрочем, это не имело для него особого значения: он не хотел бы принадлежать никому. Пока все занимались оформлением покупки, мальчишка внезапно бросился наутек.

Старый нищий, который вроде бы и не смотрел в его сторону, выбросил длинную руку и, ухватив парня за ногу, вернул его на место. Мальчик ощутил, как костлявая ладонь стискивает его предплечье, и сник, покорившись неизбежному. В который уж раз! Ничего, надо набраться терпения: рано или поздно все они теряли бдительность.

Обретя опору, калека с чувством собственного достоинства поклонился синдонианину.

— Мой господин! — просипел он. — Я и мой слуга благодарим вас.

— Пустое, пустое. Ступай, — синдонианин взмахнул платком.

От площади Свободы до Баслимовой норы было не больше полумили, но шли они долго. Баслим неуклюже скакал, используя мальчишку как опору, а этот способ передвижения был даже медленнее, чем обычный, когда нищий полз на руках и одном колене. Кроме того, он часто останавливался, чтобы просить подаяние, и заставлял мальчика совать миску под нос каждому встречному и поперечному.

Все это Баслим проделывал молча. Он уже пытался объясниться с мальчиком на интерлингве, космическом голландском, саргонезском наречии, на полудюжине всяких жаргонов — воровском, местном, блатном, на языке рабов и торговцев, даже на английском Системы. Все без толку, хотя пару раз Баслиму показалось, что парнишка понимает его. В конце концов нищий оставил эту затею и стал выражать свои пожелания при помощи жестов и оплеух. «Пусть пока мы не можем найти общего языка, — думал Баслим. — Не беда, научим парня и словесному общению. Всему свое время. Всему свое время». Баслим никогда не спешил. Он вообще отличался неторопливостью.

Жилище Баслима располагалось под старым амфитеатром. Когда Саргон Август повелел воздвигнуть другой, более внушительный цирк, старый снесли лишь частично. Работы приостановили из-за второй Ситанской войны, и с тех пор все так и осталось. Баслим повел мальчика в эти развалины. Идти здесь было тяжело, и временами Баслиму приходилось пробираться ползком, но хватка его не ослабевала ни на миг. Однажды, правда, в руке нищего оказалась только набедренная повязка, и мальчишка едва не вывернулся из своего рубища, но нищий успел перехватить его запястье. После этого они пошли еще медленнее.

Старик спустился в темный лаз в конце обрушившейся галереи, заставляя мальчика идти первым. Потом они поползли по битой черепице и грудам булыжника, пока не очутились в другом коридоре, где было темно как ночью, но чисто. Ниже, еще ниже, опять вниз — и вот они уже в чреве старого амфитеатра, прямо под бывшей ареной.

Впотьмах Баслим и мальчик добрались до тщательно пригнанной двери. Баслим открыл ее, втолкнул мальчишку внутрь, вошел сам и запер за собой дверь, прижав большой палец к замку-определителю. Потом он коснулся выключателя. Вспыхнул свет.

— Ну вот мы и дома, парень.

Мальчик изумленно огляделся. Он уже давно отвык интересоваться окружающим, но теперь увидел далеко не то, что можно было ожидать увидеть. Он стоял в просто обставленной милой комнате, чистой и уютной. Потолочные панели излучали приятный рассеянный свет. Меблировка скудная, но каждый ее предмет был на своем месте. Мальчишка с трепетом озирался по сторонам. Как ни скромно было это жилище, оно было лучше любого из тех, в которых ему приходилось жить прежде.

Старик отпустил его плечо и проковылял к шкафу. Поставив туда свою миску, он извлек на свет нечто непонятное. Нищий стянул с себя рубище, повозился с ремнями, и тут мальчик понял, что это — протез, искусственная нога, причем сделана она была так здорово, что ничем не уступала настоящей, из плоти и крови.

Нищий поднялся, взял с полки брюки и натянул их. Теперь он вовсе не был похож на калеку.

— Поди сюда, — сказал он на интерлингве.

Мальчик не шелохнулся. Баслим повторил то же самое на других языках, потом пожал плечами, взял мальчика за руку и повел в соседнюю комнатушку. Это была маленькая кухня, совмещенная с ванной. Баслим наполнил водой ушат, вручил пареньку обмылок и сказал:

— Мойся, — и жестами объяснил, чего хочет.

Мальчик с молчаливым упрямством стоял неподвижно. Старик вздохнул, взял половую щетку и сделал вид, будто скребет ею мальчика. Когда жесткая щетина коснулась его кожи, старик остановил руку и повторил:

— Мойся. Прими ванну, — он произнес это на интерлингве и английском Системы.

Мальчик поколебался, снял набедренную повязку и начал медленно намыливаться.

— Так-то лучше, — сказал Баслим. Он поднял ветхую одежду, бросил ее в мусорный бачок, достал полотенце. Потом повернулся к своей кухонной утвари и занялся стряпней.