— Тот, — говорит он. — Я так думаю, — бормочет себе под нос.

Мы паркуемся в переулке и выходим все вместе. Теперь, когда он здесь, Уилл меньше сдерживается. Я вытаскиваю атаме из сумки и перебрасываю через плечо, затем передаю сумку Томасу и показываю Уиллу, чтобы тот вел меня к цели. Он сопровождает нас к передней части здания, пока мы не добираемся до места, похожего на старую квартиру. Здесь я вижу жилищно-стильные окна, из которых только верхняя часть застекленная, и неиспользованные приоконные ящики. Я смотрю вдоль боковой стены здания и вижу пожарную лестницу, свисающую вниз. Я проверяю входную дверь. Не знаю, почему она не заблокирована, но все же это хорошо. Мы разрезали чертову бросающуюся в глаза картину, орудуя вдоль боковой стены.

Когда мы зашли в здание, Уилл кивает головой, указывая на ступеньки. В этом забитом досками месте чувствуется кислый и затхлый запах, будто бы здесь жило одновременно много людей, и каждый из них оставил устойчивый аромат, не очень хорошо сочетающийся с другими.

— Итак, — говорю я. — Кто-нибудь скажет мне, зачем мы сюда пожаловали?

Уилл ничего не говорит. Он просто смотрит на Кармел, которая со знанием дела рассказывает.

— Около восьми лет назад в квартире наверху держали заложников. Один железнодорожник сошел с ума, запер свою жену и дочь в ванной комнате и размахивал вовсю пистолетом. Вызвали полицейских, а они, в свою очередь, отправили участника переговоров для их освобождения. Но что-то пошло не так.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Она имеет в виду, — вклинивается в разговор Уилл, — что участник переговоров выстрелил себе в позвоночник прямо перед тем, как преступник выстрелил себе в голову.

Я пытаюсь переварить полученную информацию и не посмеяться над Уиллом, использующим слово «преступник».

— С женой и дочкой все было в порядке, — продолжает Кармел. Ее голос звучит не только нервно, но и волнующе.

— А где сама история о призраке? — спрашиваю я. — Вы привели меня в эту квартиру, где жил агрессивный железнодорожник?

— Это не железнодорожник, — отвечает Кармел. — Это коп. О нем сообщили уже после его смерти. Люди видели его через окна и слышали, как он с кем-то разговаривает, пытаясь уговорить их не делать этого. Однажды рассказывали, что он даже беседовал с маленьким мальчиком внизу на улице. Он высунул голову через окно и накричал на него, приказывая убираться отсюда. Напугал мальчика до полусмерти.

— Может, это просто еще одна городская легенда? — спрашивает Томас.

По своему опыту, думаю, это возможно. Не знаю, что я буду искать, когда доберемся до упоминаемой квартиры, и вообще я не уверен, найдем ли мы хоть что-нибудь, а если да, то убью ли я призрака. К тому же, никто не упоминал о том, что коп навредил хоть раз кому-то. Поэтому я всегда работал в одиночку независимо оттого, плакали призраки или гремели цепями.

А вот теперь это наша совместная практика.

На своем плече я чувствую тяжесть атаме. Всю свою жизнь я знал этот нож. Я наблюдал, как лезвие проходило сквозь свет и разрезало воздух, сначала в руке моего отца, а позже — в моей. Сила, заключенная в нем, ликует, а его мелодия быстрыми темпами растекается по рукам, направляясь к груди. Вот уже семнадцать лет он защищает меня и делает сильнее.

«Родственный союз», так говорил всегда мне Гидеон. Кровь ваших предков закована в этом атаме. Люди власти кровью своих воинов подавляли духов. Нож принадлежал твоему отца, теперь тебе, а вы оба — ему.

Это все, что он сказал мне. Иногда Гидеон во время разговора использовал немного забавных жестов. Нож теперь мой, и я люблю его, как люди, например, любят своих верных псов. Люди власти, кто бы они ни были, поместили кровь мох предков — кровь воинов — в это лезвие. Оно подавляет духов, но не знаю, в каком месте. Гидеон и мой отец учили меня никогда не спрашивать об этом.

Я так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как веду их прямо к квартире. Дверь была приоткрытой, поэтому мы сразу оказываемся в пустой гостиной. Наши ноги ступают по голому полу — все, что осталось после когда-то лежащего здесь коврового покрытия. Он похож на древесно-стружечную плиту. Я останавливаюсь так внезапно, что Томас вписывается в мою спину. На минуту мне кажется, что здесь пусто. Но затем я вижу темную фигуру, притаившуюся в углу возле окна. Она стоит с высоко поднятыми руками над головой, раскачивается взад и вперед, при этом тихо бормоча про себя.

— Вот это да, — шепчет Уилл. — Я не думал, что здесь кто-нибудь все же окажется.

— Никого здесь нет, — говорю я и чувствую, как они напрягаются, улавливая смысл моих слов. Не имеет значение, если это то, ради чего они привели меня сюда. Видеть их своими глазами — это совершенно иная ситуация. Я показываю им, чтобы отошли назад, и обхожу копа для того, чтобы лучше его рассмотреть. Глаза его широко раскрыты; он вселяет ужас. Он бормочет всякую ерунду и стучит зубами, словно бурундук. Как неприятно думать, что, должно быть, когда он был жив, выглядел вполне адекватно. Я достаю атаме не для того, чтобы угрожать ему, а только в целях собственной безопасности. Кармел делает короткий вдох, и, по какой-то причине, на этот жест обращает внимание полицейский.

Он фиксирует свой блестящий взгляд на ней.

— Не делай этого, — шикает он. Кармел делает шаг назад.

— Эй, — мягко говорю я, но не получаю ответа. Коп смотрит на Кармел. С ней, должно быть, что-то случилось в прошлом, раз он так реагирует. А может, она просто напоминает ему о заложницах — жене и дочери.

Кармел не знает, что предпринять. Она открывает рот, но слово застревает в районе горла, поэтому она резво перескакивает взглядом от полицейского ко мне и обратно. У меня появляется знакомое чувство обострения. Я это теперь так называю: усиление воспринимаемых различий. Это не значит, что я начну труднее дышать или мое сердце ускорится и кольнет в груди. Здесь нужен более тонкий подход. Вместо этого я тяжело дышу, а мое сердце, наоборот, бьется сильнее. Все вокруг меня замедляется, и все линии кажутся теперь четкими и ясными. Это связано с уверенностью в себе и истинным преимуществом над призраком. Это связано с тем, как мои пальцы зудят, прочно сжимая рукоятку атаме.

Я никогда не испытывал подобных чувств, когда приближался к Анне. Я чувствовал тоску, и, может быть, Уилл — это сплошная неприятность, оказавшаяся на самом деле благодеянием. И после всего этого я всего лишь контур, существующий на подушечках пальцев ног. За мгновение все проносится перед моими глазами: Томас, раздумывающий о том, как защитить Кармел; Уилл, пытающийся предпринять хоть что-нибудь и доказать, что я не единственный, кто может решить данную проблему. Возможно, я предоставлю ему такую возможность. Пусть призрак полицейского напугает его и поставит на место.

— Пожалуйста, — говорит Кармел. — Просто успокойся. Я не хотела приходить сюда, и я не та, о ком ты думаешь. Я не хочу никому навредить!

И тогда происходит что-то интересненькое. Чего я раньше никогда не видел. Лицо копа меняется. Почти невозможно объяснить, как под кожей что-то двигается, словно небольшие ручейки воды, растекающиеся во всех направлениях. Нос расширяется. Скулы смещаются вниз. Губы становятся тоньше, а зубы выдвигаются вперед. Все действие разворачивается за какие-то доли секунды. Я перевожу взгляд еще на одно лицо.

— Интересно, — бормочу я и своим периферийным зрением замечаю выражение «это все, что ты можешь сказать» лица Томаса.

— Этот коп не просто призрак, — объясняю я. — Это касается их обоих. Копа и железнодорожного рабочего, слившихся воедино.

Сейчас, я думаю, перед нами предстал железнодорожник, затем я опускаю взгляд на его руки, замечая, как он вынимает пистолет, пытаясь пристрелить Кармел. Она визжит, а Томас тянется и опускает ее на пол. Уилл ничего особенного не делает. Он просто повторяет «это просто призрак, это просто призрак» все громче и громче и выглядит при этом ужасно глупым. А я, с другой стороны, совершенно не колеблюсь.