Я вытаскиваю нож из рюкзака и очищаю. Мой отец однажды покинул дом в полдень с ножом в руках, то же случилось, когда родился я. После этого он никогда не возвращался. Что-то хорошее я взял от него. Полиция пришла днем позже, после того, как моя мать подала заявление о его пропаже. Тогда они и сказали, что мой отец мертв. Я затаился в тени, пока они задавали вопросы моей матери, и в конечном итоге детектив раскрыл свои секреты: что тело моего отца было покрыто укусами; что некоторых его частей не хватало вовсе. В течение многих месяцев ужасная смерть моего отца терзала мои мысли. Я представлял ее по-всякому. Я жил этим. Я написал слово на бумаге черной ручкой и красным карандашом, приляпал плановые цифры и восковую кровь. Мать пыталась исцелить меня, постоянно пела и оставляла свет включенным, стараясь защитить меня от темноты. Но видения и кошмары не покинули меня до тех пор, пока я не взял в руки нож.

Конечно, они не нашли убийцу моего отца. Потому что убийцей был уже мертвый. Так что я знаю, что это значит. Наблюдая сейчас за домом Анны, я не боюсь, потому что она не моя конечная остановка. Я еще собираюсь навестить место, где умер мой отец, и разрезать рот призрака за то, что он съел когда-то. Я делаю два глубоких вдоха. Мой нож со мной; нет необходимости отговариваться. Я знаю, что она там, точно также она знает, что я здесь. Я чувствую, как она наблюдает за мной. Кот следит за мной своими светящимися глазами через окно, пока я направляюсь по вытоптанной дорожке к входной двери.

Не думаю, что когда-либо было так тихо, как сегодня. Ни ветра, ни жуков, ничего. Под моей обувью раздается громкий звук гравия. Бессмысленно пытаться скрыться. Это как если первым проснуться утром, когда каждый шаг раздается эхом в виде сирены, и пытаться вести себя тихо. Я хочу перепрыгнуть через ступеньки. Хочу выломать доску, вытащить и долбить ею об дверь. Но мой поступок выглядел бы глупым, и, кроме того, я в этом просто не нуждался. Потому что дверь уже открыта.

Жуткий светло-серый свет просачивается сам по себе, без попадания лучей в дом. Будто бы что-то тает в плотном воздухе, сверкает сквозь туман. Я напрягаю слух, но ничего не слышу; на расстоянии я чувствую низкий гул поезда, затем раздается будоражащий писк, и я плотнее сжимаю свой атаме. Я захожу в дом и закрываю за собой дверь. Я не даю возможность призраку захлопнуть ее, как это показывают в дешевых малобюджетных фильмах. В фойе пусто, на лестнице никого. На потолке разрушенной люстры висит скелет, дальше стоит стол, покрытый толстым слоем пыли, которого, я могу поклясться, не было прошлой ночью. Что-то не так с этим домом. Помимо присутствия, которое, очевидно, преследует его.

— Анна, — говорю я, и мой голос наполняет воздух. Дом проглатывает его тут же, не издав даже эха. Я смотрю влево. Место, где умер Майк Андовер, пусто, за исключением нескольких темных масленичных пятен. Я не представляю, что Анна сделала с телом, и, если честно, не хочу об этом думать. Ничего не происходит, и я не в настроении ждать. Точно так же я не хочу видеть ее на лестнице. Преимущество в том, что она слишком сильна, сравнить ее можно только с богами викингов. Я продвигаюсь вглубь дома, переступаю через разбросанную и покрытую пылью мебель. Неожиданно мне приходит на ум, что она сидит где-то в засаде, что крупнокусковой диван вовсе не он, а мертвая девочка, покрытая венами. Только я собрался прорезать его атаме, когда слышу тихое перемещение за своей спиной. Я поворачиваюсь.

— Боже.

— Прошло уже три дня? — спрашивает меня призрак Майка Андовера. Он стоит возле окна, где его разорвали в клочья. Он цел. Я пытаюсь улыбнуться. Кажется, смерть сделала его остроумнее. Но подсознанием я понимаю, что смотрю не на Майка Андовера. Это просто пятно на земле, которое оставила Анна, восставшее для того, чтобы ходить и говорить. Но только в том случае, если это не…

— Мне очень жаль. За то, что случилось с тобой. Я не мог предположить, что так выйдет.

Майк поднимает голову.

— Ты никогда не мог предположить или всегда предполагаешь. В любом случае.

Он улыбается. Я не знаю, пытается ли он казаться дружелюбным или ведет себя иронично, но это определенно выглядит жутко. Особенно, когда он внезапно останавливается.

— Этот дом неправильный. Как только мы оказываемся здесь, остаемся навсегда. Тебе не следует сюда возвращаться.

— У меня здесь работа, — отвечаю.

Я пытаюсь игнорировать тот факт, что он никогда отсюда не выберется. Это слишком страшно и несправедливо.

— То же дело, что и у меня? — рычит он.

Перед тем как ответить, он разрывается на две части, воспроизводя точную копию своей смерти. Я спотыкаюсь, и мои колени натыкаются на стол или что-то в этом роде. Для меня оказалось шоком увидеть Майка, распавшегося на части, поэтому он полностью отвлекает меня от мебели. Я повторяю себе, что это просто дешевый трюк и что я видел похуже. Я пытаюсь выровнять дыхание. Затем с пола я слышу опять голос Майка.

— Эй, Кас!

Мои глаза обследуют кучу, выискивая в ней лицо Майка, которое постоянно вращается и все еще привязано к правой стороне его тела. Это сторона, где находится позвоночник. Я с трудом проглатываю и продолжаю смотреть на открытые позвонки. Глаза Майка смотрят на меня.

— Больно всего лишь минуту, — говорит он, а затем медленно погружается в пол, словно масло впитывается в полотенце. Его глаза открыты, когда он исчезает. Он продолжает глазеть на меня и после. Я действительно мог бы прожить без этого трюка. Пока я продолжаю наблюдать за темным пятном на полу, я понимаю, что затаил дыхание. Мне действительно интересно, скольких людей Анна убила в этом доме. Разве они все еще здесь, их оболочки, и может ли она двигать ими, словно марионетками, шаркающими ко мне навстречу.

Все под контролем.

Нет времени для паники. Сейчас самое время вытащить нож, но я слишком поздно понимаю, что кто-то находится позади меня. За моим плечом ниспадает черный волос, два или три чернильных завитка опускаются и манят к себе ближе. Меня штопорит, и я стараюсь вдохнуть немного воздуха, на половину желая, чтобы ее здесь не было, чтобы она исчезла в одно мгновение. Но этого не происходит. Теперь она парит передо мною, не касаясь пола. Мы секунду колеблемся и рассматриваем друг друга, мои карие глаза смотрят прямо в ее маслянистые. Если бы она стояла, то была бы где-то около пяти футов семи дюймов роста, но так как она парит в воздухе в шести дюймах от пола, я должен смотреть на нее с закинутой головой. Мое дыхание отдается шумом в голове. Звук ее капающего платья слишком мягкий, будто бы оно тихонько стекает на пол. В кого она превратилась, когда умерла? Какой силой она обладает, кроме злобы, что позволила стать ей больше чем призраком, стать демоном мести?

Длина моего лезвия срезает кончик ее локона. Он падает на пол, и она наблюдает, как он погружается в половицу точно так же, как до этого проделывал Майк. Что-то пробегает у нее на лице, то ли жестокость, то ли грусть, а затем она переводит взгляд на меня и скалит зубы.

— Почему ты вернулся? — спрашивает она.

Я глотаю. Не знаю, что ответить. Я непроизвольно делаю задний ход, даже если приказал себе не делать этого.

— Я дала тебе жизнь, преподнесла в подарок.

Голос, исходящий из ее уст, кажется глубоким и ужасным. Это звук голоса без дыхания. Я слышу финский акцент.

— Думаешь, это было легко? Ты хочешь умереть?

Во втором вопросе я слышу голос, полный надежды, хотя взгляд остается острым, проницательным. Затем она опускает голову и смотрит на нож, при этом голова ее неестественно подергивается. На лице расползается гримаса, словно рябь по воде. Воздух вокруг меня колышется, и богиня исчезает. Вместо нее теперь я вижу бледную девушку с длинными темными волосами. Она твердо стоит на земле. Я смотрю на нее сверху вниз.

— Как тебя зовут? — спрашивает она и, когда я не отвечаю, продолжает: — Ты знаешь мое имя. Я спасла тебе жизнь. Разве это не справедливо?