Пьянство. Обжорство. Интриги.

Керим ни одной не упустит.

И всё же, всё же… Ну нельзя Фарроху умирать! Аллах ведает, как ему удается, но проклятый гебр видит хорошее в любом мерзавце. Даже таком, как Керим.

И вот – предательство.

Завтра Фарроха поставят на ковер крови. А вместе с ним – всех манбиджцев, не разбирая, кто прав, кто виноват.

– Фаррох, – прошептал казначей. Вспомнил, что узник далеко внизу и, может быть, не услышит, позвал громче: – Фаррох! Послушай, безумец. Мне в прошлом году святой суфий историю рассказал. Ну сказку…

Ни звука не донеслось из тьмы. Евнух торопливо продолжал:

– Однажды одному человеку повстречался ангел. Обычный ангел по имени… по имени… Аллах ведает, как его звали. Пусть будет Габриэль. И вот человек спросил ангела: если Аллах милостив – отчего он допускает зло? Где справедливость? И ответил ангел: «Пойдем со мной. Я покажу тебе справедливость».

Керим надолго замолк, вспоминая, что дальше. Он никогда не интересовался сказками и не понимал, зачем их рассказывают. Ведь проще же объяснить обычными словами. Или же нет?.. Захочешь обмануть, сказки тоже ни к чему. Они слишком простодушны.

Он закрыл глаза. Лицо суфия-рассказчика всплыло перед ним, как наяву. Казалось, его собственный писклявый голос налился силой. В нем зазвучало убеждение.

– И вот отправились они в путь. Один из перходов оказался особенно тяжел. Путники попросились на ночлег в богатый дом, но хозяин прогнал их. И Габриэль перед тем, как уйти, открыл ему клад – огромное золотое блюдо. Вслед за тем они постучались к бедняку. Бедняк приютил их, накормил и роскошно обустроил. А утром Габриэль отнял жизнь у его коровы.

И спросил искатель мудрости: «Отчего ты поступил так? Где справедливость в деяниях твоих?» И Габриэль отвечал: «Добро и зло сокрыты от твоих глаз. Блюдо это погубит богача – придут разбойники и зарежут неправедного. А корова умерла оттого, что пришло время умереть жене бедняка. И я попросил ангела смерти, чтобы тот забрал вместо нее корову».

И возрадовался искатель. И возблагодарил он Аллаха всемогущего…

Молчание гебра начинало раздражать. Керим замолк, поперхнувшись на полуслове.

– Ну… что?.. – наконец спросил он.

– В смысле?

– Это… история. О различении… так сказать…

Рошан вздохнул.

– Скажи, – спросил он, – а что произошло с человеком, который рассказал тебе эту притчу?

– Я щедро наградил его. Накормил, приютил в своем доме.

– Ну хоть чего-то он добился. Керим… никогда не рассказывай историй с чужого голоса. Суфии вплетают в них шум базара, бескрайнюю синь неба и вонь толпы. Что толку повторять басни, когда они мертвы без рассказчика? Смерть богача не связана с блюдом. Богач был просто богат. И нечист душой. Смерть коровы и смерть женщины также не связаны – просто никто не живет вечно. Каким бы ни был бедняк хорошим и богобоязненным, ему не отменить этого закона.

Евнух лежал, вслушиваясь в угасающее эхо слов. Ныли ободранные колени. От тюремной вони мутилось в голове. Всё оказалось бессмысленно… Поборник света останется гнить в яме – ради каких-то своих призрачных идеалов.

А утром его убьют.

Аллах всемогущий! Ну понятно, он, Керим… Человек подлый, своекорыстный. Но Рошан-то, Рошан! Ведь сотни людей погибнут из-за его упрямства! Как же так? Где справедливость?!

Рванув ворот, чтобы легче было дышать, евнух вскочил на ноги. Побрел к выходу, покачиваясь, словно безумный. Мелькнуло плоское, лишенное выражения лицо стражника. Подслушивал, слуга шайтана…

Ну и пусть. Всё, всё потеряло смысл.

Внезапная мысль осенила казначея. Он бросился назад, крикнул:

– Эй, Рошан! Так что же нам делать-то?!

– А вот с этого и надо было начинать. Выпусти меня, Керим.

– Выпустить?

– Ну да. Ты что, глухой?

– А потом что?

– А потом начнется самое интересное. Я прокрадусь в лагерь Балака. Придется вспомнить кое-какие ассасинские штучки, хоть видит Ормазд, как я их ненавижу. Керим, скажи, ты можешь достать одеяние муллы?

– Му…муллы?

– Да. Потребуется небольшой маскарад.

Потрясенный казначей не нашелся, что ответить.

То ли весна закружила, завертела эмира, то ли шайтан подстелил свой облезлый хвост, но вот нужна Балаку эта перепуганная тощенькая девица – и всё тут! Хоть сто мудрецов собери, сто знатоков Корана и сунны – а не переубедят упрямца, нет.

– Пленного Хасана ко мне! И пусть этот пес пошевеливается. Иначе, клянусь тем, у кого высота и совершенство, не поздоровится ему!

Марьям сжалась. Вот оно. Всё по слову старой ведьмы и случилось. Ведут курды связанного, исцарапанного Хасана – а на плечах у того алый праздничный халат.

Свадебное одеяние.

– Эй, Майах! – крикнул эмир. – Сердце радуется, глядя на праздник этого несчастного. Будешь ли свидетелем на его свадьбе?

– С радостью и удовольствием, повелитель!

Вторым свидетелем стал лекарь Зейд. Балак выступал опекуном Марьям, всю церемонию провели тут же, у костра, среди цветущих вишен.

Старухи вывели девушку. Вряд ли Хасан смог бы узнать свою невесту. Ее закутали в черную шелковую абайю, кроме обязательного платка-хиджаба, Балак приказал девушке спрятать лицо под тонкой тканью. С замиранием сердца вышла Марьям к своему жениху.

– Эй, Хасан, – поприветствовал Балак пленника, – смотри: мы нашли тебе женушку. Что не радостен ты? Или, – нахмурил он брови, – отказываешься от благодеяния?

– Мне всё равно… – голос манбиджца звучал устало. – Делай со мной что хочешь, Балак, и проклятье тебе.

Эмир снял с пояса саблю и, не вынимая из ножен, ударил ею Хасана по лицу. Пленник сжался, закрывая лицо ладонями. Пальцы намокли черным.

– Ты ведь знал, что злишь меня, сын паука и ослицы. Эй, мулла, приступай!

– Где мулла? – засуетился Зейд. – Ведите его!

Тьма расступилась, и к костру вышла долговязая фигура. Марьям вскрикнула и зажала рот руками. Мулла был не просто высок – громаден. Казалось, он хромал на обе ноги, а чтобы не упасть, опирался на посох. Взгляды девушки и священнослужителя встретились, и – о чудо! – мулла подмигнул.

– Брак, – начал он, – дело богоугодное. Ибо Пророк (да благословит его Аллах и да приветствует, так сказал: «Я среди вас самый праведный и богобоязненный, но я пощусь и прекращаю пост, я молюсь и сплю, и я женюсь на женщинах, и тот, кто отвернется от моей Сунны, не со мной».

Он хотел еще что-то добавить, но Майах, видя неудовольствие на лице эмира, шепнул ему:

– Довольно, шейх. Не гневи повелителя, ты же видишь, как велико его желание! И клянусь тем, кто велик, я его понимаю.

Мулла закивал так, что казалось, голова его отвалится.

– С именем Аллаха и согласно Сунне Его Посланника, мир ему. – Он повернулся к девушке: – Приняла ли ты в мужья Хасана ибн Темуштегина?

Марьям промолчала. По словам Пророка (благословит его Аллах и да приветствует!), молчания женщины достаточно, чтобы признать ее согласие. Это с мужчинами иначе. Тем обязательно надо что-то сказать.

– Хасан ибн Темуштегин, принимаешь ли ты в жены Марьям?

Манбиджец кусал губы, чтобы не рассмеяться. Ему ли не знать голоса Защитника Городов? Но каковы же его намерения?

– Бери мое согласие, добрый человек, – отвечал он, – Даю с радостью. Ибо видит Аллах, я люблю эту женщину, хоть и не понимал того раньше!

Марьям вздрогнула. Никаб скрывал ее лицо, ночная тьма не давала увидеть глаз, и хорошо, что так! Иначе слишком многое стало бы явным для эмира. Балак беспокойно завозился, а пленник продолжал:

– Она отыскала меня среди войны и горя. Как я откажусь от нее?

Голос его звучал гнусаво. Тимурташ едва не сломал ему нос, когда они обсуждали вопросы сдачи Манбиджа.

– Вот и дивно! Да будет брак ваш осиян небесами. – Зейд зубоскалил, никого не стесняясь: – Воистину, не смог ты сделать лучшего выбора! Ибо девушка эта обладает всеми совершенствами тех, что годятся в жены правоверным.