– Мерзуавец!

Затопали сапоги тюремщика. Эхо разнеслось под каменными сводами. Через некоторое время зазвенели цепи. Звук приблизился к двери камеры, в которой сидела Мелисанда.

– Эй! – негромко позвал храмовник. – Брат мой Жоффруа! Ты всё еще дуешься из-за той лошади? Не будь женой Лотовой, отзовись. Аршамбо пришел тебе на выручку.

– Его нет здесь, добрый сир де Сент-Аман, – отозвалась Мелисанда. И добавила: – Если вы, конечно, о том чернявом юноше с улыбкой законченного прохвоста. Его выпустили. Теперь я вместо него сижу.

– О чудо! Слышу дивный голосок. Клянусь пояском Марии Египетской… Кто вы?

– Я Мелисанда! Принцесса Иерусалимская.

– Принцесса? И кой черт занес вас в эти казематы? Принцессам полагается сидеть на мягких подушках, попивая горячее винишко с пряностями. Вышивать и почитывать молитвенник.

При слове «вышивать» Мелисанду прорвало.

– Я невиновна! – всхлипнула она. – Помогите мне, сир де Сент-Аман!..

И принцесса принялась взахлеб рассказывать, что с ней случилось.

– Вот, значит, как бывает… – пробормотал Аршамбо, когда она закончила свою повесть. – Знаете что, сударыня? Дождитесь вечера. Не погибайте и не падайте духом. Аршамбо что-нибудь придумает, клянусь титьками святой Агаты!

В коридоре забухали сапоги тюремщика.

– Вот досада… Старый хрен возвращается. Что ж, Ваше Высочество, ждите. Сегодня вечером!

– Я верю вам!

Храмовник не ответил. Зазвенели цепи, и жизнерадостный голос объявил:

– Диккон, старина! Что это ты приволок?

– Мерзкий, мерзкий храмуовник! Вот кхубок у меня. Гуляй же!

– Не хочу. Играем еще – на лошадь Жоффруа. Если не верну ее к завтрему, он мне голову оторвет.

– Аршамбоу, я ни разу не видел эту луошадь. И тебе нечего ставить!

– Как? А прогулка? Она оказалась неинтересной. Я верну тебе ее – если выиграешь.

Ближе к вечеру, когда Мелисанда вконец измаялась от страха и неизвестности, за ней пришли. Принцессе хотелось перекинуться с бойким храмовником еще хоть словечком, но не повезло: час назад Аршамбо выиграл досрочное освобождение. Диккон и Мелисанда остались в тюрьме одни.

Если не считать крыс, мокриц и пауков, конечно. А теперь еще и палача.

– Тише, тише, деточка, – донесся из-за двери голос. – Добренький Арман всего лишь выполняет свои обязанностишки. А сейчас принцессочка пойдет к мамочке и расскажет свои тайночки.

Иерусалимского палача звали Арманом Незабудкой. Мерзавец мастерски отбивал людям почки. Вырвавшиеся из его лап помнили Незабудку до конца жизни. У особо забывчивых память прояснялась при каждом походе в нужник.

– Куда вы меня ведете? – с дрожью в голосе спросила Мелисанда, выходя из камеры.

– В пыточный казематик, деточка. Мамочка хочет задать своей дочурке вопросик. И не один. Добренький Арман поможет Ее Величеству, пособит, да. У Армана есть славненькая дыбочка.

Солдаты нарочно замедляли шаг, чтобы не идти рядом с изувером. В отличие от выморочной твари Незабудки, они были обычными людьми. И не выглядели так, словно сей же миг собираются вцепиться вам в горло.

Принцессу затрясло.

«Папа! Помоги мне! – взмолилась она. – Гуго, где ты?!»

И почему-то:

«Сир Аршамбо!»

Странное дело: вспомнив бесшабашного храмовника, она успокоилась. Имя это оказало поистине целительное действие. А вслед за ним всплыло другое.

Гуго де Пейн. Великий магистр Храма.

– …ах, эти буравчики для ушек, – пел палач. – Еще тисочки для пальчиков бывают чудненькие. Такие с язычком и бархатными рукояточками. Чтобы крутить удобнее. И прелестненькие жаровенки. Знаете, милочка, когда раскаленный брусочек кладут человечку на животик, язычок развязывается, как бутон розочки. А какие дивненькие иголочки для ноготочков! М-м-м! Прелесть!

Одинокий луч солнца, чудом прорвавшийся в пыль и одиночество тюрьмы, упал на щеку принцессы. Девушка выпрямилась.

«Я – будущая королева, – подумала она. – Морафия, де Бюр, Арман – ух, вы у меня попляшете!»

Чтобы отвлечься от болтовни Незабудки, принцесса принялась считать ступени. А также запоминала переходы и повороты. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от сладкой патоки, марающей уши.

– …а я говорю: «Это всего лишь пятилетняя девочка». Но барон… прошу прощения, милочка!. Сир барончик отвечает: «А мне без разницы. Я хочу видеть в действии свой новый, недавно приобретенный испанский сапожок. А также железную деву с бронзовыми усовершенствованными ручками, и набор трубок для раздутия чрева горячей водой». А я: «Не извольте беспокоиться, господин барон. Вот только сапожок, боюсь, великоват будет». А он: «Две ноги всунуть – в самый раз».

Мелисанда стиснула зубы.

Арман. Морафия. Де Бюр. Нет, Армана первым. Такие люди, как он, не должны жить. Но сперва надо выжить самой.

И не выдать Гуго.

– …а когда дошло до чревозаполнительных трубок, глаза у бедняжечки стали вылазить наружу. Тут я беру ложку…

Послышался сдавленный хрип: это затошнило одного из солдат. Второй с ненавистью скосился на палача.

– Вот упырина… – Он открыл дверь и ободряюще шепнул: – Пожалте, Ваше Высочество. Не держите зла. И да хранит вас Господь.

Хирургия Средневековья в основном сводилась к работе пилой и долотом. Дезинфекция, антисептика – от этих слов попахивало чернокнижием. Хирурги счищали ржавчину с инструмента точильным камнем, о прочем же не заботились.

Арман вымачивал свои лезвия и тисочки в бычьей моче, смешанной с киприйским вином. По стерильности его инструменты могли дать сто очков форы содержимому любого лекарского мешка.

Когда принцесса увидела коллекцию Незабудки, силы едва не покинули ее. Прихотливо изогнутые клиночки в форме листьев. Дробилки для пальцев, запястий и носовых хрящей. Сверла зубные, носовые, ушные.

Угли в жаровнях переливались рубиновым сиянием. Дыба черного дерева лоснилась от масла. Угол занимал огромный сундук с палаческим снаряжением, а рядом на табурете сидела нахохлившаяся Морафия.

– Здравствуй, дочь моя. Как спалось тебе?

– Благодарю, Ваше Величество.

– Не передумала еще? Учти, хахаля твоего и так сыщем. Никуда не денется. А вот ты… Ты станешь очень печальной девой.

– Ножки можно укоротить, сударыня, – услужливо подсказал палач. – Особенно левую. Для пикантности.

– Да. Вырезать нос. Снять губы, обнажив десны. Уши, щеки, веки… Арман – мастер своего дела, девочка моя. Он может превратить тебя в ночной кошмар. Подумай! – Королева подошла к девушке. – Твой любовник, кто бы он ни был, в ужасе бежит от тебя. Я знаю мужчин.

Она провела кончиками пальцев по груди Мелисанды.

– Острые соски, нежная шейка, – пальцы коснулись подбородка девушки, – прекрасное личико. Вот что их манит. И когда ты лишишься всего этого – подумай! – чем привлечешь своего милого?

Королева придвинулась. В ее глазах плясали оранжевые точки факелов.

– Скажи его имя, дочка. Обещаю, он умрет быстро и почти безболезненно.

Девушка помотала головой. Горло перехватило. Мелисанда боялась, что, если скажет хоть что-то, страх превратит слова в беспомощный писк.

– Жаль. Я хотела спасти тебя. Приступай же, Арман.

Палач засуетился, радостно потер ладони: Сейчас, сейчас! Добренький Арман уже готов. С чего начать? Жаровенку? Сверлочки?

– Помягче что-нибудь. Дадим девочке шанс. Девочке… тьфу! Дыбу или костеломку готовь.

Мелисанде стало дурно. Незабудка запрыгал вокруг нее жирным воробышком:

– Вы платьюшко-то снимите, деточка. Делишки нам предстоят грязненькие. Кровушка, мяско. Еще обделаетесь невзначай. А платьюшко, – он пощупал ткань, – дорогое. Большие безантики за него плочены.

– Не беспокойся, Арман. Делай свое дело. Если платье мешает, то сними.

– Не мешает, не мешает, Ваше Величество. Дорогому Арманчику ничто не мешает.

Словно во сне девушка прошла к дыбе. Морафия смотрела на дочь с легким сожалением:

– Может, одумаешься, мерзавочка? Последний раз предлагаю. Потом не буду.